Глава 32.
Падение правительства.
14 мая Военный совет собрался среди адова пламени. Нас обступили факты: армия Гамильтона на Галлиполи оказалась в безвыходном тупике, в ужасных обстоятельствах: подать подкрепления было затруднительно, отвести войска – чуть ли не невозможно. Флот замер в оцепенении. Фишер настаивал на отводе «Куин Элизабет» - германские субмарины успели подойти ко входу в Адриатическое море и грозили бедой густому скоплению союзнических кораблей у Дарданелл. Пришли новости о несомненной неудаче британского наступления во Франции в секторе гряды Обер. Армия Френча безрезультатно потеряла около 20 00 человек; французский фронт затребовал новых людских и материальных подкреплений. Снарядный кризис разразился в полную силу – утренняя «Таймс» не обинуясь писала о нехватке боеприпасов – а следом надвигался и политический кризис первой величины. Россия терпела поражение и с каждым днём выказывала всё большую слабость. Дискуссия шла нервно, в скверном, хотя и смягчённом формальными приличиями, духе.
Китченер задал тон агрессивной, официальной и чудовищно несправедливой жалобой. Он согласился участвовать в дарданелльском деле под обещание флота форсировать пролив, и в особенности полагаясь на исключительные качества «Куин Элизабет». Теперь моряки отказались от атаки. Более того - они уводят линкор от Проливов и уводят сразу же за началом большой сухопутной операции на Галлиполи, в тот самый момент, когда армия Китченера дерётся не на жизнь, а насмерть у самой кромки берега! Тут вмешался Фишер: Китченер и премьер-министр прекрасно знают, что он был против дарданелльского предприятия с самого его начала. Удивительная ремарка осталась без ответа. Засим военный министр обратился к иным театрам и обрисовал собранию безрадостную картину: фронт пожирает снаряды с небывалой, невозможной для военной администрации скоростью; ни один из заказов на всякого рода снаряжение не выполняется в срок; Россия выказывает растущую слабость - германцы могут перебросить войска и возобновить наступление на западе. Он не провидец, но Британия должна остаться в безопасности и при самом скверном ходе всех предприятий. В сложившихся обстоятельствах, он не может отправить Френчу обещанные четыре дивизии и оставит новые части дома, для обороны страны.
Китченер закончил говорить, и Совет обернулся ко мне – чуть ли не все глянули в мою сторону. Я взял слово и выложил собранию отлично знакомый читателю набор аргументов – вокруг них выстроен весь этот том. Три месяца назад мы не могли предвидеть положение в мае и не решили бы атаковать Дарданеллы одним только флотом, когда бы знали, что для Галлиполи возможно найти армию в 80 – 100 000 человек. Верно, что многое идёт не так: мы испытываем великие разочарования, но причин для отчаяния и паники нет, а непродуманные действия только ухудшат обстановку. Морская операция в Дарданеллах не обращается вокруг одного лишь корабля, и никогда не зависела только от «Куин Элизабет». На деле, мы сверстали все планы ещё до решения об отправке новейшего корабля к Проливам. Теперь ценный линкор должен уйти ввиду субмаринной угрозы, но мы приготовили на замену мониторы и иные, специально сконструированные для бомбардировки берега корабли с особой защитой от подводных атак. Армия никак не потеряет в поддержке с моря. Неправильно преувеличивать ценность «Куин Элизабет»; неверно предполагать, что огромное предприятие зависит от единого корабля. Сама нехватка снарядов подсказывает нам выход: не жалеть трудов и не пускаться в преждевременные наступления до времени подобающего превосходства в людях, орудиях, боеприпасах. И, наконец, что за разговоры о вторжении? Адмиралтейство не верит в успешную высадку неприятеля, и уж совсем не видит, как враг сможет пополнять и снабжать десант. Почему германцы отвернутся от востока? Неприятель вполне вовлечён в бои с Россией, как может он перебросить войска для вторжения в Англию или для атак на западе? И сколько солдат он сможет перебросить? И за какое время? Прекратите бесполезные попытки наступлений на западном фронте, дождитесь новых армий, копите боеприпасы. Соберите доступные теперь подкрепления у Дарданелл, дайте экспедиционному корпусу на Галлиполи достаточно снарядов, добейтесь наискорейшего решения на этом театре. Оставьте тревоги о вторжении: сегодня наши острова уже не наги, как в 1914 году, но щетинятся множеством штыков, защищены флотом, куда как более сильным, нежели в начале войны; мы пользуемся невиданными доселе источниками информации. Удовлетворите запрос Френча, дайте ему новые дивизии, но во всём остальном придерживайтесь обороны во Франции.
Я не цитирую, но передаю смысл своего выступления. Для сути достаточно и краткого изложения. Казалось, Совет внял моим доводам. Собрание разошлось безо всяких решений. Через несколько недель к власти пришло коалиционное правительство, и новый Кабинет принял мою логику чуть ли не безраздельно, а жизнь подтвердила все исходные положения. Отвод «Куин Элизабет» не сказался ни на поддержке армии, ни на снабжении войск. Союзнические наступления на западе требовали всё большей крови, бесполезно истребили наши новые армии и неуклонно проваливались в течение трёх воспоследовавших лет. Германцы не могли остановить – и не остановили – натиска на Россию; на деле, боям на востоке лишь предстояло разгореться в полную силу. До некоторой поры врагу было невозможно повернуть на запад, до этого срока оставались долгие месяцы. Немцы не наводнили Англию: в то время они и не помышляли о вторжении, но даже при всём желании не смогли бы высадиться.
Я оказался прав, но в то время политикой Британии водили разрушенные надежды на успешный исход у Дарданелл и на быстрое окончание войны.
После Совета я написал письмо премьер-министру; думаю, что документ доподлинно демонстрирует мою позицию.
Черчилль премьер-министру.
14 мая 1915 года.
Прошу вас обратить внимание на сегодняшнее замечание Фишера: «я против Дарданелл и так было всегда», или что-то подобное. Первый морской лорд неизменно и письменно одобрял все движущие делом телеграммы и, при немедленном успехе, стал бы и сам успешен. Но я не жалуюсь. Я привязан к старому мальчишке; мне замечательно работать с ним. Думаю, привязанность наша взаимна. Возможно, что в этой операции наступит переломный момент, когда и адмирал и генерал на месте захотят и потребуют рискнуть - в том числе и флотом - в великом и решительном усилии. И если я соглашусь с ними, то должен буду дать разрешение, но не смогу двинуть дело после вето моего друга: он не посмотрит на обещающий выигрыш, но с порога ответит «Я всегда был против Дарданелл».
Теперь вы видите, что в этом предприятии кто-то должен взять на себя ответственность. Я готов, но с правом принять властное решение – и никак иначе.
Отмечу ещё одно неудобство: никто не знает, как Китченер распорядится подкреплениями. Все мы совершенно в его руках и я никогда не видел Китченера в столь странном – и более безрассудном – настроении. К. намеревается лишить Гамильтона дивизий в отместку за отзыв Адмиралтейством «Куин Элизабет», а Фишер отправит «Куин Элизабет» домой, если сам останется в Адмиралтействе.
Мы должны пройти сквозь всё это с выдержкой и решительностью, к величайшей в истории победе, но, думаю, теперь совершенно ясно, что человек, произносящий слова «отказываюсь от ответственности за поражение» не может быть верховным судьёй в начинаниях, могущих стать жизненно необходимыми для успеха.
День прошёл за списком морских подкреплений де Робеку и в приготовлениях к немедленной отправке двух дивизий: я надеялся, что Гамильтону не будет в них отказано.
Сам я почти не затруднился, формируя состав дополнительных морских сил для Дарданелл, но не хотел причинять огорчение Фишеру и пришёл к нему вечером, обсудить общее положение дел. Мы говорили совершенно по-товарищески. Ни одна из предлагаемых мною мер не нашла частного возражения, но Фишер, как обычно, противился постоянным и растущим тратам наших ресурсов; ему не нравилось сообразовывать ход морской кампании с растущими потребностями Дарданелл. Я сказал, что с его стороны не совсем честно препятствовать необходимым для операции шагам, а потом, при неудаче, повернуться и сказать: «Вы знаете, я всегда был против этого предприятия». Фишер посмотрел на меня как-то по-особому и произнёс: «Вы правы – это нечестно», но принял все бумаги, мы дружески распрощались, и, к десяти вечера я вернулся к себе в кабинет: ночная работа стала для меня правилом со времени возвращения Фишера в Адмиралтейство.
В те чрезвычайные дни положение менялось с удивительной быстротой. Теперь вмешалось новое событие. В Италии разгорелся политический кризис. Парламент противился вступлению в войну, правительство подало в отставку. Две недели назад мы чуть ли не держали в руках замечательный, драгоценный выигрыш – сегодня всё коренным образом переменилось. Незадолго до полуночи ко мне на приём попросился морской атташе Италии – офицер, горячо расположенный к союзникам. Пришёл и адмирал Оливер с папкою бумаг. По мнению итальянца, в Риме преобладали сомнения и метания; надо решить дело немедленным исполнением договорённостей о морском сотрудничестве и оказать Италии помощь, как то решили в Париже неделю назад. По этим соглашениям - между прочего - мы обязались помочь итальянскому флоту на Адриатике четырьмя крейсерами и выслать их к Таранто с приходом на рассвете 18 мая. Но морской атташе торопил. Если корабли подойдут к утру 16-го, морская солидарность Великобритании и Италии станет свершившимся делом и переломит положение.
Я самолично приезжал в Париж, договаривался с Италией об условиях морской конвенции, знал её до последней детали и согласовал с первым морским лордом каждый пункт, в том числе и отправку четырёх крейсеров. Крейсера были расписаны поимённо. Ясные инициалы Фишера, его зелёный карандаш на второй странице документа отправил корабли в плавание. Никакие резоны не препятствовали поспешить с отправкой крейсеров на сорок восемь часов. Вопрос не относился к перечню согласованных между нами неотложных дел, не требовал нарушения распорядка рабочих суток и срочной консультации. Я и не подумал о каких-то возможных последствиях, начальник штаба не предложил разбудить Фишера. Первый морской лорд должен был прочитать документ в 4 утра – обычное для него время начала работы с бумагами. Итак, я утвердил немедленный выход крейсеров и как всегда в подобных случаях написал: «Первому морскому лорду: выполнено, для ознакомления».
Десять с лишком лет я думал, что именно эта фраза стала искрой, воспламенившей шнур. Но теперь биографы Фишера утверждают, что он не увидел итальянских документов до отставки. Адмирал Бэкон в «Жизни лорда Фишера» пишет, что в ту ночь я доконал первого морского лорда «последней соломинкой» - предложением добавить к вечернему, согласованному для Дарданелл списку две дополнительные субмарины. Биограф использует непосредственное свидетельство кэптена Криза. Если это и правда, ничтожнее повода трудно придумать. Но за малым поводом – возможно, мне удалось показать это читателю - стояли куда как более весомые причины. Старый адмирал проснулся ранним утром и увидел очередные запросы на подкрепления к Дарданеллам. Он знал, что не может противиться и, как никогда остро ощутил, что глубоко увяз в беспокойном и нелюбимом деле. Фишер видел, что предприятие балансирует на грани провала. Он понимал, что гражданский министр, его коллега и, несомненно, близкий друг с каждым днём и во всём, что связано с проклятой заботой руководит им всё строже и всё настоятельнее. Он разделял яростное недовольство консерваторов снарядным голодом и всем ходом войны. Он видел во главе военного ведомства фельдмаршала в военном мундире, но сам, известнейший в Англии адмирал, должен был оставаться на второй роли, исполнять чужие планы, подчиняться чужой воле; сопротивляться было бесполезно, но более подавлять гнев и нести ответственность за горячо нелюбимое дело было уже невозможно. Час пробил.
Поднявшись субботним утром, я не нашёл обычного письма от первого морского лорда. Это было необычно; Фишер почти неизменно направлял мне свои утренние мысли о текущем положении дел. К девяти часам меня ожидали в Форин Офисе и я провёл там некоторое время. Когда я возвращался в Адмиралтейство через конногвардейский плац, ко мне поспешил встревоженный Мастертон-Смит: «Фишер подал в отставку: думаю, теперь это серьёзно». Он протянул мне записку от первого морского лорда.
15 мая 1915 года. Первому лорду.
После некоторого, тягостного размышления я пришёл к печальному выводу, что не могу более оставаться вашим коллегой. В интересах государства желательно уйти от деталей – как говорил Джоуэт, «никогда не пускайся в объяснения» - но мне стало уже невозможно приспосабливаться к каждодневно растущим дарданелльским требованиям и идти вам навстречу – вы были правы вчера, сказав, что я непременно отклоняю ваши предложения. По отношению к вам это непорядочно, а мне – более чем неприятно. Я не желаю никаких вопросов и тотчас уезжаю в Шотландию.
Искренне, Фишер.
Поначалу я не нашёл дело серьёзным. В начале года, после авианалётов Фишер подал мне такое же, в высшей степени официальное письмо; в течение последних четырёх или пяти месяцев многажды угрожал или хитрил, угрожая отставкой - устно и письменно, по любой причине, малой или большой. Я был совершенно уверен, что откровенный, дружеский разговор поправит дело, вернулся в Адмиралтейство и узнал, что Фишер скрылся, исчез. Его не было в здании Адмиралтейства, не было и дома. Все люди Фишера знали только одно – первый морской лорд в одночасье отбыл в Шотландию. Он оставил сообщение прочим морским лордам; морские начальники собрались за обсуждением в своём кругу.
Я вышел к премьер-министру и доложил о произошедшем. Асквит немедленно отправил секретаря с письменным приказом Фишеру: именем короля вернуться к несению службы. Первого морского лорда нашли лишь через несколько часов. Он наотрез отказался воротиться в Адмиралтейство, и исполнять какие бы то ни было обязанности. Фишер твердил, что всё уже решено, он едет в Шотландию, но после долгих убеждений всё же согласился встретиться с премьер министром. Меня не было при разговоре. После встречи с Фишером, Асквит сказал мне, что надеялся переменить намерения адмирала, но тот невероятно обижен. Премьер дал совет написать Фишеру письмо, добавив: «Если вы найдёте возможность вернуть его – отлично и слава Богу, но если нет – мы в очень тяжёлом положении.»
Я старался, как мог. Опять и опять. Я писал ему, я убеждал его. Бесполезно.
- Вы – отвечал Фишер – СТОИТЕ ЗА ФОРСИРОВАНИЕ ДАРДАНЕЛЛ, И НИЧТО НЕ СВЕРНЁТ ВАС С ЭТОГО ПУТИ – НИЧТО! Я это прекрасно знаю! Я желал бы работать с вами и вот неоспоримое тому доказательство: я до последнего держался рядом с вами в этом дарданелльском деле вопреки прочнейшему во всей моей жизни убеждению: загляните в Дарданелльский меморандум Комитету имперской обороны!
Вы останетесь а я ДОЛЖЕН УЙТИ – так будет лучше. Ваше великолепие зиждется на мне; я никогда не забуду, как вы рискнули политической будущностью ради моего возвращения – и я тяжко работал на вас, трудился на пределе сил – но теперь меня не удержат никакие личные обязательства. Уверяю вас: дальнейшие разговоры окажутся бесплодны и болезненны. Я уже сказал премьер-министру, что не останусь. Так я решил и сдержу слово. Ничто не заставит меня отступиться. Вы очень прочувствованно говорите, что расставание со мной обернётся для вас большим горем – но уверен, что в глубине души понимаете – с тех пор как я пришёл к вам в прошлом октябре, у вас не было никого преданнее меня. Я отдал работе все силы без остатка.
Упорствовать было бесполезно, пришлось пуститься в новые комбинации. Справиться с отставкой трёх оставшихся морских лордов мне было бы невозможно, но в воскресенье утром я узнал, что Артур Вильсон собрал морских лордов и сообщил им: долг требует, чтобы все оставались при обязанностях; положение дел не допускает более увольнений со службы. Я подхватил инициативу и спросил Вильсона: готов ли тот занять вакансию первого морского лорда? Сэр Артур попросил на обдумывание один час; затем, к моему удовольствию – добавлю: и удивлению – уведомил меня, что готов. К полудню воскресенья я мог составить новый, полноценный Совет Адмиралтейства; сел в автомобиль и выехал к премьеру: Асквит проводил воскресенье в деревне. Я доложил первому министру, что отставка Фишера окончательна, и если он хочет изменений – мой офис в его распоряжении. Асквит ответил: «Я не думал о таком. Я не желаю ничего подобного, но можете ли вы составить новый Совет?» Тогда я рассказал, что прочие управляющие Адмиралтейством люди остаются на местах, а Вильсон готов занять кресло Фишера. Асквит дал мне понять, что одобряет назначение сэра Артура. По ходу дальнейших бесед, личный секретарь премьера заметил, что отставка Фишера самым серьёзным образом добавила к общеизвестной теперь ситуации снарядного голода и Асквит считает необходимым делом согласовать дальнейшие шаги с лидерами юнионистов. Я вывел из его слов, что кризис ни в коем случае не связан с одним лишь Адмиралтейством. Асквит пригласил меня отобедать, и мы провели прекрасный вечер среди всех наших бед. Той же ночью я вернулся в Лондон.
В понедельник утром я пригласил в Адмиралтейство Бальфура, открыл ему отставку Фишера и попросил – сославшись на мнение премьер-министра – одобрить новый состав Совета с Артуром Вильсоном во главе. Я сообщил ему, что Вильсон согласился на новое назначение и что прочие члены Совета остаются на службе. Если премьер сегодня же и окончательно утвердит изменения, я готов немедленно объявить их Палате и начать дебаты. Отставка Фишера возмутила Бальфура. Он сказал, что это наверняка и нешуточно встревожит его друзей-юнионистов; он должен лично объявить им новость, подготовить к переменам, прийти к взвешенному мнению. Он вёл себя безупречно: корректно и твёрдо. Остаток утра прошёл за подготовкой парламентской речи; предстояла яростная борьба, но я оставался в неведении о жестоких политических конвульсиях за моей спиной и вокруг меня и потому надеялся победить.
Я пришёл в Палату со списком нового Совета, в полной готовности к прениям, и, перед встречей с премьер-министром, заглянул к канцлеру Казначейства. Ллойд-Джордж открыл мне следующее: все факты о снарядном голоде оказались в распоряжении лидеров оппозиции, они намеревались подать парламентский запрос. Отставка Фишера усугубила дело и привела к политическому кризису. Сам Ллойд-Джордж уверен, что выход из кризиса только один – формирование коалиционного Кабинета – и он уведомил премьера, что подаст в отставку, если о создании правительства национального единства не будет тотчас объявлено. Я ответил, что канцлеру прекрасно известна моя постоянная приверженность к коалиции, но надеюсь на отсрочку, пока мой новый Совет не будет утверждён и Адмиралтейство не получит должного начальствования. Ллойд-Джордж сказал, что промедление нетерпимо.
Я вышел от канцлера и, как это было назначено, направился к премьеру. Он встретил меня с великой предупредительностью. Я подал Асквиту список нового Совета; премьер-министр ответил: «Нет, этого не будет. Я решил формировать национальное правительство в союзе с юнионистами; теперь нужна куда как большая реорганизация». Он объявил мне, что Китченер должен покинуть военное ведомство и, после некоторых лестных замечаний сказал: «Но что нам делать с вами?» Я немедленно понял, что должен покинуть Адмиралтейство – всё уже решено – и ответил, что мистер Бальфур сможет сменить меня безо всякой заминки в делах; несколько месяцев подряд я посвящал его во все наши секреты и дальнейшие планы: назначение Бальфура – лучшее, что только можно придумать. Казалось, Асквит искренне доволен моим предложением; я понял, что оно совпало с его собственными планами. Премьер вернулся к моей персоне: «Хотите ли вы места в новом Кабинете или предпочитаете получить командование во Франции?» В этот момент в комнату вошёл канцлер Казначейства. Асквит повернулся к нему. Ллойд-Джордж откликнулся: «А если направить его в министерство колоний? Там предстоит многое сделать». Я не принял этого предложения, и дискуссия могла бы продолжиться, но дверь снова отворилась. На сей раз вошёл секретарь с запиской для меня: «Мастертон-Смит на телефоне. Свежая, срочная, важнейшая, небывалая новость. Вам надлежит немедленно вернуться в Адмиралтейство». Я огласил сообщение обоим коллегам и удалился без лишних слов.
Китченер задал тон агрессивной, официальной и чудовищно несправедливой жалобой. Он согласился участвовать в дарданелльском деле под обещание флота форсировать пролив, и в особенности полагаясь на исключительные качества «Куин Элизабет». Теперь моряки отказались от атаки. Более того - они уводят линкор от Проливов и уводят сразу же за началом большой сухопутной операции на Галлиполи, в тот самый момент, когда армия Китченера дерётся не на жизнь, а насмерть у самой кромки берега! Тут вмешался Фишер: Китченер и премьер-министр прекрасно знают, что он был против дарданелльского предприятия с самого его начала. Удивительная ремарка осталась без ответа. Засим военный министр обратился к иным театрам и обрисовал собранию безрадостную картину: фронт пожирает снаряды с небывалой, невозможной для военной администрации скоростью; ни один из заказов на всякого рода снаряжение не выполняется в срок; Россия выказывает растущую слабость - германцы могут перебросить войска и возобновить наступление на западе. Он не провидец, но Британия должна остаться в безопасности и при самом скверном ходе всех предприятий. В сложившихся обстоятельствах, он не может отправить Френчу обещанные четыре дивизии и оставит новые части дома, для обороны страны.
Китченер закончил говорить, и Совет обернулся ко мне – чуть ли не все глянули в мою сторону. Я взял слово и выложил собранию отлично знакомый читателю набор аргументов – вокруг них выстроен весь этот том. Три месяца назад мы не могли предвидеть положение в мае и не решили бы атаковать Дарданеллы одним только флотом, когда бы знали, что для Галлиполи возможно найти армию в 80 – 100 000 человек. Верно, что многое идёт не так: мы испытываем великие разочарования, но причин для отчаяния и паники нет, а непродуманные действия только ухудшат обстановку. Морская операция в Дарданеллах не обращается вокруг одного лишь корабля, и никогда не зависела только от «Куин Элизабет». На деле, мы сверстали все планы ещё до решения об отправке новейшего корабля к Проливам. Теперь ценный линкор должен уйти ввиду субмаринной угрозы, но мы приготовили на замену мониторы и иные, специально сконструированные для бомбардировки берега корабли с особой защитой от подводных атак. Армия никак не потеряет в поддержке с моря. Неправильно преувеличивать ценность «Куин Элизабет»; неверно предполагать, что огромное предприятие зависит от единого корабля. Сама нехватка снарядов подсказывает нам выход: не жалеть трудов и не пускаться в преждевременные наступления до времени подобающего превосходства в людях, орудиях, боеприпасах. И, наконец, что за разговоры о вторжении? Адмиралтейство не верит в успешную высадку неприятеля, и уж совсем не видит, как враг сможет пополнять и снабжать десант. Почему германцы отвернутся от востока? Неприятель вполне вовлечён в бои с Россией, как может он перебросить войска для вторжения в Англию или для атак на западе? И сколько солдат он сможет перебросить? И за какое время? Прекратите бесполезные попытки наступлений на западном фронте, дождитесь новых армий, копите боеприпасы. Соберите доступные теперь подкрепления у Дарданелл, дайте экспедиционному корпусу на Галлиполи достаточно снарядов, добейтесь наискорейшего решения на этом театре. Оставьте тревоги о вторжении: сегодня наши острова уже не наги, как в 1914 году, но щетинятся множеством штыков, защищены флотом, куда как более сильным, нежели в начале войны; мы пользуемся невиданными доселе источниками информации. Удовлетворите запрос Френча, дайте ему новые дивизии, но во всём остальном придерживайтесь обороны во Франции.
Я не цитирую, но передаю смысл своего выступления. Для сути достаточно и краткого изложения. Казалось, Совет внял моим доводам. Собрание разошлось безо всяких решений. Через несколько недель к власти пришло коалиционное правительство, и новый Кабинет принял мою логику чуть ли не безраздельно, а жизнь подтвердила все исходные положения. Отвод «Куин Элизабет» не сказался ни на поддержке армии, ни на снабжении войск. Союзнические наступления на западе требовали всё большей крови, бесполезно истребили наши новые армии и неуклонно проваливались в течение трёх воспоследовавших лет. Германцы не могли остановить – и не остановили – натиска на Россию; на деле, боям на востоке лишь предстояло разгореться в полную силу. До некоторой поры врагу было невозможно повернуть на запад, до этого срока оставались долгие месяцы. Немцы не наводнили Англию: в то время они и не помышляли о вторжении, но даже при всём желании не смогли бы высадиться.
Я оказался прав, но в то время политикой Британии водили разрушенные надежды на успешный исход у Дарданелл и на быстрое окончание войны.
После Совета я написал письмо премьер-министру; думаю, что документ доподлинно демонстрирует мою позицию.
Черчилль премьер-министру.
14 мая 1915 года.
Прошу вас обратить внимание на сегодняшнее замечание Фишера: «я против Дарданелл и так было всегда», или что-то подобное. Первый морской лорд неизменно и письменно одобрял все движущие делом телеграммы и, при немедленном успехе, стал бы и сам успешен. Но я не жалуюсь. Я привязан к старому мальчишке; мне замечательно работать с ним. Думаю, привязанность наша взаимна. Возможно, что в этой операции наступит переломный момент, когда и адмирал и генерал на месте захотят и потребуют рискнуть - в том числе и флотом - в великом и решительном усилии. И если я соглашусь с ними, то должен буду дать разрешение, но не смогу двинуть дело после вето моего друга: он не посмотрит на обещающий выигрыш, но с порога ответит «Я всегда был против Дарданелл».
Теперь вы видите, что в этом предприятии кто-то должен взять на себя ответственность. Я готов, но с правом принять властное решение – и никак иначе.
Отмечу ещё одно неудобство: никто не знает, как Китченер распорядится подкреплениями. Все мы совершенно в его руках и я никогда не видел Китченера в столь странном – и более безрассудном – настроении. К. намеревается лишить Гамильтона дивизий в отместку за отзыв Адмиралтейством «Куин Элизабет», а Фишер отправит «Куин Элизабет» домой, если сам останется в Адмиралтействе.
Мы должны пройти сквозь всё это с выдержкой и решительностью, к величайшей в истории победе, но, думаю, теперь совершенно ясно, что человек, произносящий слова «отказываюсь от ответственности за поражение» не может быть верховным судьёй в начинаниях, могущих стать жизненно необходимыми для успеха.
День прошёл за списком морских подкреплений де Робеку и в приготовлениях к немедленной отправке двух дивизий: я надеялся, что Гамильтону не будет в них отказано.
Сам я почти не затруднился, формируя состав дополнительных морских сил для Дарданелл, но не хотел причинять огорчение Фишеру и пришёл к нему вечером, обсудить общее положение дел. Мы говорили совершенно по-товарищески. Ни одна из предлагаемых мною мер не нашла частного возражения, но Фишер, как обычно, противился постоянным и растущим тратам наших ресурсов; ему не нравилось сообразовывать ход морской кампании с растущими потребностями Дарданелл. Я сказал, что с его стороны не совсем честно препятствовать необходимым для операции шагам, а потом, при неудаче, повернуться и сказать: «Вы знаете, я всегда был против этого предприятия». Фишер посмотрел на меня как-то по-особому и произнёс: «Вы правы – это нечестно», но принял все бумаги, мы дружески распрощались, и, к десяти вечера я вернулся к себе в кабинет: ночная работа стала для меня правилом со времени возвращения Фишера в Адмиралтейство.
В те чрезвычайные дни положение менялось с удивительной быстротой. Теперь вмешалось новое событие. В Италии разгорелся политический кризис. Парламент противился вступлению в войну, правительство подало в отставку. Две недели назад мы чуть ли не держали в руках замечательный, драгоценный выигрыш – сегодня всё коренным образом переменилось. Незадолго до полуночи ко мне на приём попросился морской атташе Италии – офицер, горячо расположенный к союзникам. Пришёл и адмирал Оливер с папкою бумаг. По мнению итальянца, в Риме преобладали сомнения и метания; надо решить дело немедленным исполнением договорённостей о морском сотрудничестве и оказать Италии помощь, как то решили в Париже неделю назад. По этим соглашениям - между прочего - мы обязались помочь итальянскому флоту на Адриатике четырьмя крейсерами и выслать их к Таранто с приходом на рассвете 18 мая. Но морской атташе торопил. Если корабли подойдут к утру 16-го, морская солидарность Великобритании и Италии станет свершившимся делом и переломит положение.
Я самолично приезжал в Париж, договаривался с Италией об условиях морской конвенции, знал её до последней детали и согласовал с первым морским лордом каждый пункт, в том числе и отправку четырёх крейсеров. Крейсера были расписаны поимённо. Ясные инициалы Фишера, его зелёный карандаш на второй странице документа отправил корабли в плавание. Никакие резоны не препятствовали поспешить с отправкой крейсеров на сорок восемь часов. Вопрос не относился к перечню согласованных между нами неотложных дел, не требовал нарушения распорядка рабочих суток и срочной консультации. Я и не подумал о каких-то возможных последствиях, начальник штаба не предложил разбудить Фишера. Первый морской лорд должен был прочитать документ в 4 утра – обычное для него время начала работы с бумагами. Итак, я утвердил немедленный выход крейсеров и как всегда в подобных случаях написал: «Первому морскому лорду: выполнено, для ознакомления».
Десять с лишком лет я думал, что именно эта фраза стала искрой, воспламенившей шнур. Но теперь биографы Фишера утверждают, что он не увидел итальянских документов до отставки. Адмирал Бэкон в «Жизни лорда Фишера» пишет, что в ту ночь я доконал первого морского лорда «последней соломинкой» - предложением добавить к вечернему, согласованному для Дарданелл списку две дополнительные субмарины. Биограф использует непосредственное свидетельство кэптена Криза. Если это и правда, ничтожнее повода трудно придумать. Но за малым поводом – возможно, мне удалось показать это читателю - стояли куда как более весомые причины. Старый адмирал проснулся ранним утром и увидел очередные запросы на подкрепления к Дарданеллам. Он знал, что не может противиться и, как никогда остро ощутил, что глубоко увяз в беспокойном и нелюбимом деле. Фишер видел, что предприятие балансирует на грани провала. Он понимал, что гражданский министр, его коллега и, несомненно, близкий друг с каждым днём и во всём, что связано с проклятой заботой руководит им всё строже и всё настоятельнее. Он разделял яростное недовольство консерваторов снарядным голодом и всем ходом войны. Он видел во главе военного ведомства фельдмаршала в военном мундире, но сам, известнейший в Англии адмирал, должен был оставаться на второй роли, исполнять чужие планы, подчиняться чужой воле; сопротивляться было бесполезно, но более подавлять гнев и нести ответственность за горячо нелюбимое дело было уже невозможно. Час пробил.
Поднявшись субботним утром, я не нашёл обычного письма от первого морского лорда. Это было необычно; Фишер почти неизменно направлял мне свои утренние мысли о текущем положении дел. К девяти часам меня ожидали в Форин Офисе и я провёл там некоторое время. Когда я возвращался в Адмиралтейство через конногвардейский плац, ко мне поспешил встревоженный Мастертон-Смит: «Фишер подал в отставку: думаю, теперь это серьёзно». Он протянул мне записку от первого морского лорда.
15 мая 1915 года. Первому лорду.
После некоторого, тягостного размышления я пришёл к печальному выводу, что не могу более оставаться вашим коллегой. В интересах государства желательно уйти от деталей – как говорил Джоуэт, «никогда не пускайся в объяснения» - но мне стало уже невозможно приспосабливаться к каждодневно растущим дарданелльским требованиям и идти вам навстречу – вы были правы вчера, сказав, что я непременно отклоняю ваши предложения. По отношению к вам это непорядочно, а мне – более чем неприятно. Я не желаю никаких вопросов и тотчас уезжаю в Шотландию.
Искренне, Фишер.
Поначалу я не нашёл дело серьёзным. В начале года, после авианалётов Фишер подал мне такое же, в высшей степени официальное письмо; в течение последних четырёх или пяти месяцев многажды угрожал или хитрил, угрожая отставкой - устно и письменно, по любой причине, малой или большой. Я был совершенно уверен, что откровенный, дружеский разговор поправит дело, вернулся в Адмиралтейство и узнал, что Фишер скрылся, исчез. Его не было в здании Адмиралтейства, не было и дома. Все люди Фишера знали только одно – первый морской лорд в одночасье отбыл в Шотландию. Он оставил сообщение прочим морским лордам; морские начальники собрались за обсуждением в своём кругу.
Я вышел к премьер-министру и доложил о произошедшем. Асквит немедленно отправил секретаря с письменным приказом Фишеру: именем короля вернуться к несению службы. Первого морского лорда нашли лишь через несколько часов. Он наотрез отказался воротиться в Адмиралтейство, и исполнять какие бы то ни было обязанности. Фишер твердил, что всё уже решено, он едет в Шотландию, но после долгих убеждений всё же согласился встретиться с премьер министром. Меня не было при разговоре. После встречи с Фишером, Асквит сказал мне, что надеялся переменить намерения адмирала, но тот невероятно обижен. Премьер дал совет написать Фишеру письмо, добавив: «Если вы найдёте возможность вернуть его – отлично и слава Богу, но если нет – мы в очень тяжёлом положении.»
Я старался, как мог. Опять и опять. Я писал ему, я убеждал его. Бесполезно.
- Вы – отвечал Фишер – СТОИТЕ ЗА ФОРСИРОВАНИЕ ДАРДАНЕЛЛ, И НИЧТО НЕ СВЕРНЁТ ВАС С ЭТОГО ПУТИ – НИЧТО! Я это прекрасно знаю! Я желал бы работать с вами и вот неоспоримое тому доказательство: я до последнего держался рядом с вами в этом дарданелльском деле вопреки прочнейшему во всей моей жизни убеждению: загляните в Дарданелльский меморандум Комитету имперской обороны!
Вы останетесь а я ДОЛЖЕН УЙТИ – так будет лучше. Ваше великолепие зиждется на мне; я никогда не забуду, как вы рискнули политической будущностью ради моего возвращения – и я тяжко работал на вас, трудился на пределе сил – но теперь меня не удержат никакие личные обязательства. Уверяю вас: дальнейшие разговоры окажутся бесплодны и болезненны. Я уже сказал премьер-министру, что не останусь. Так я решил и сдержу слово. Ничто не заставит меня отступиться. Вы очень прочувствованно говорите, что расставание со мной обернётся для вас большим горем – но уверен, что в глубине души понимаете – с тех пор как я пришёл к вам в прошлом октябре, у вас не было никого преданнее меня. Я отдал работе все силы без остатка.
Упорствовать было бесполезно, пришлось пуститься в новые комбинации. Справиться с отставкой трёх оставшихся морских лордов мне было бы невозможно, но в воскресенье утром я узнал, что Артур Вильсон собрал морских лордов и сообщил им: долг требует, чтобы все оставались при обязанностях; положение дел не допускает более увольнений со службы. Я подхватил инициативу и спросил Вильсона: готов ли тот занять вакансию первого морского лорда? Сэр Артур попросил на обдумывание один час; затем, к моему удовольствию – добавлю: и удивлению – уведомил меня, что готов. К полудню воскресенья я мог составить новый, полноценный Совет Адмиралтейства; сел в автомобиль и выехал к премьеру: Асквит проводил воскресенье в деревне. Я доложил первому министру, что отставка Фишера окончательна, и если он хочет изменений – мой офис в его распоряжении. Асквит ответил: «Я не думал о таком. Я не желаю ничего подобного, но можете ли вы составить новый Совет?» Тогда я рассказал, что прочие управляющие Адмиралтейством люди остаются на местах, а Вильсон готов занять кресло Фишера. Асквит дал мне понять, что одобряет назначение сэра Артура. По ходу дальнейших бесед, личный секретарь премьера заметил, что отставка Фишера самым серьёзным образом добавила к общеизвестной теперь ситуации снарядного голода и Асквит считает необходимым делом согласовать дальнейшие шаги с лидерами юнионистов. Я вывел из его слов, что кризис ни в коем случае не связан с одним лишь Адмиралтейством. Асквит пригласил меня отобедать, и мы провели прекрасный вечер среди всех наших бед. Той же ночью я вернулся в Лондон.
В понедельник утром я пригласил в Адмиралтейство Бальфура, открыл ему отставку Фишера и попросил – сославшись на мнение премьер-министра – одобрить новый состав Совета с Артуром Вильсоном во главе. Я сообщил ему, что Вильсон согласился на новое назначение и что прочие члены Совета остаются на службе. Если премьер сегодня же и окончательно утвердит изменения, я готов немедленно объявить их Палате и начать дебаты. Отставка Фишера возмутила Бальфура. Он сказал, что это наверняка и нешуточно встревожит его друзей-юнионистов; он должен лично объявить им новость, подготовить к переменам, прийти к взвешенному мнению. Он вёл себя безупречно: корректно и твёрдо. Остаток утра прошёл за подготовкой парламентской речи; предстояла яростная борьба, но я оставался в неведении о жестоких политических конвульсиях за моей спиной и вокруг меня и потому надеялся победить.
Я пришёл в Палату со списком нового Совета, в полной готовности к прениям, и, перед встречей с премьер-министром, заглянул к канцлеру Казначейства. Ллойд-Джордж открыл мне следующее: все факты о снарядном голоде оказались в распоряжении лидеров оппозиции, они намеревались подать парламентский запрос. Отставка Фишера усугубила дело и привела к политическому кризису. Сам Ллойд-Джордж уверен, что выход из кризиса только один – формирование коалиционного Кабинета – и он уведомил премьера, что подаст в отставку, если о создании правительства национального единства не будет тотчас объявлено. Я ответил, что канцлеру прекрасно известна моя постоянная приверженность к коалиции, но надеюсь на отсрочку, пока мой новый Совет не будет утверждён и Адмиралтейство не получит должного начальствования. Ллойд-Джордж сказал, что промедление нетерпимо.
Я вышел от канцлера и, как это было назначено, направился к премьеру. Он встретил меня с великой предупредительностью. Я подал Асквиту список нового Совета; премьер-министр ответил: «Нет, этого не будет. Я решил формировать национальное правительство в союзе с юнионистами; теперь нужна куда как большая реорганизация». Он объявил мне, что Китченер должен покинуть военное ведомство и, после некоторых лестных замечаний сказал: «Но что нам делать с вами?» Я немедленно понял, что должен покинуть Адмиралтейство – всё уже решено – и ответил, что мистер Бальфур сможет сменить меня безо всякой заминки в делах; несколько месяцев подряд я посвящал его во все наши секреты и дальнейшие планы: назначение Бальфура – лучшее, что только можно придумать. Казалось, Асквит искренне доволен моим предложением; я понял, что оно совпало с его собственными планами. Премьер вернулся к моей персоне: «Хотите ли вы места в новом Кабинете или предпочитаете получить командование во Франции?» В этот момент в комнату вошёл канцлер Казначейства. Асквит повернулся к нему. Ллойд-Джордж откликнулся: «А если направить его в министерство колоний? Там предстоит многое сделать». Я не принял этого предложения, и дискуссия могла бы продолжиться, но дверь снова отворилась. На сей раз вошёл секретарь с запиской для меня: «Мастертон-Смит на телефоне. Свежая, срочная, важнейшая, небывалая новость. Вам надлежит немедленно вернуться в Адмиралтейство». Я огласил сообщение обоим коллегам и удалился без лишних слов.
Первая книга "Мирового кризиса" см. www.on-island.net Главы 1-31 второй книги пока разбросаны по моему ЖЖ.
Квартиры, дома, офисы на продажу - ремонт квартиры.