Crusoe (crusoe) wrote,
Crusoe
crusoe

Categories:

Редьярд Киплинг. ч.1.

Маленькие хитрости.

Записки о Гихонской Охоте.

пер. Crusoe

Лис вылез из норы на берег Великого Гихона, увидел, как сквозь сухие стебли проса пробирается белый человек на лошади, и, как то было предначертано лисьей судьбой, облаял его. 

Всадник бросил поводья, встал посреди деревни и обернулся на звук.

- Кто это?

- Это, - ответил Старейшина, - лис, О Ваше Превосходительство, Наш Губернатор.

-Лис, не шакал?

- Нет, не шакал, но Абу Хусейн, лис, Покровитель Плутов.

- Прямо как я – вполголоса отметил всадник – я, Моодир провинции.

-Воистину! - воскликнули поселяне.  - Яа, саарт эль Моодир! (Твоё Превосходительство, Наш Губернатор).

 

Великая Эфиопская Река Гихон скользила к морю меж илистых заносов шириной в милю. Ей, древней, были привычны восхваления в адрес правителя, но никогда прежде столь искренних аллилуй ещё не носилось над мутными водами.

Твоё Превосходительство приложил палец правой руки к уху – знак к началу разговора - и поселяне поделились с ним видами на урожай, заговорили о ячмене, просе, луке и всяком прочем злаке. Губернатор слушал, и, поднявшись на стременах, смотрел на полосу посадок: несколько сот ярдов зелёного ковра от воды до коричневых песков пустыни, шестьдесят миль направо и шестьдесят миль налево вдоль прибрежной линии, через каждые полмили – оросительный канал в фут шириной, глиняный акведук пяти футов высотой и скрипучее водяное колесо на самом берегу реки. Колёса подавали пресную воду на акведук, вода струилась вниз по каналам. Абу Хусейн, неразумно окрещённый Покровителем Плутов, спустился к воде и пил из реки под норой, отбрасывая длинную тень в лучах низкого солнца; лис так и не понял, зачем Губернатор обернулся на его лай.

Старейшина деревни говорил о посевах – правители гихонских земель во все времена видели в них корысть - но Губернатор смотрел мимо, поверх лошадиного темени; Твоё Превосходительство ел глазами ближайший оросительный канал.

- Ирландия, - бормотал он и улыбался, воображая далёкий Килдар, рвы и насыпи с острыми гребнями.

Старейшина увидел в улыбке Моодира поощрение и осмелился:

- Было бы мудро уменьшить налоги ибо ожидаем скудный урожай, О Твоё Превосходительство, Наш Губернатор. Изволь сам убедиться в дурном состоянии полей, и ты поймёшь, что мы не врём.

- Разумеется.

Губернатор подобрал поводья и пустился в лёгкий галоп. Лошадь взяла насыпь канала, искусно переменила ногу над самым гребнем и приземлилась в облаке золотой пыли.

Абу Хусейн с интересом глядел из норы – такого он ещё не видывал.

- Разумеется, - повторил Губернатор и снова взял барьер. – Разумеется, лучше самому во всём убедиться.

Из-за поворота реки вышел колёсный пароход: старенький, в пулевых пробоинах, с принайтованной к борту баржей и загудел, сообщая, что губернаторский обед готов. Лошадь усмотрела на барже фураж и заржала.

- И более того – настаивал Старейшина, - в дни Гнёта, дервиши и их прислужники согнали многих наших с земли. Вниз по реке и вверх по реке люди ждут земли и закона.

- Судьи знают об этом – сказал Губернатор. – Они приплывут на пароходе и разберут жалобы.

- Как это? Разве Судьи перебили дервишей? Мы хотим слова других - тех, кто вершил суд Господень над дервишами собственными руками, мы хотим твоего правосудия, Твоё Превосходительство, наш Губернатор!

Губернатор кивнул. Он вспомнил эмиров, распростёртых неподвижными рядами вокруг окровавленной овчины с телом халифы, наследника Махди, божия пророка. Это случилось год назад; сегодня окрест не осталось и следа от их власти, лишь старое колёсное судно - когда-то корабль  флотилии дервишей, теперь его дом и контора. Пароход пришвартовался, спустил сходни, и Губернатор взъехал на борт.

Вечером на пароходе зажгли огни. Судовые лампы мутно отражались в воде, илистый речной поток натягивал швартовы. Губернатор в который раз перечитывал служебные бумаги: записки некоего Джона Джоррокса, Магистра Лисьей Охоты.

- Нам понадобится около двадцати – сказал он вдруг Инспектору. - Достану их дома, когда получу отпуск. Хотите быть Ловчим, Бейкер?

Бейкер, Инспектор неполных двадцати пяти лет от роду, немедленно и безо всякого удивления дал согласие, а Абу Хусейн лаял на огромную Луну пустыни.

- Ха! – сказал Губернатор, влезая в пижаму – погоди три месяца. Ты у меня запоёшь по-другому, дружище!

 

На деле прошло четыре месяца, пока пароход не вернулся и не отдал якорь под мелодичный лай гончих. Инспектор прыгнул на борт; изнывающие по твёрдой земле скитальцы приняли его как родного собачьего брата.

- В море их кормил всякий и чем попало, но они - лучшая свора в этой глуши – комментировал Губернатор. – Вот этот, которого ухватили вы - Роял, ведущий, мастер своры, а вот эта, которая ухватила вас - немного возбуждена – Королева Мая. Мерриман, помёт Мадлен из Коттесмора, вы знаете.

- Знаю. Славная старая выжловка с рыжими подпалинами – ворковал Инспектор – О! Бен! Вы вернули меня к жизни! Ату! Ату! Ай-ай-ай, На-на-на!

Абу Хусейн, как это было в его привычках, расхаживал под высокой насыпью. Ветерок принёс лисий запах к барже и последовавшим концертом насладились три окрестные деревни. Абу Хусейну было впору призадуматься, но он не нашёл ничего лучшего, как просто пролаять в ответ.

- Ладно, а что там с моей Провинцией? – спросил Губернатор.

- Приемлемо – ответил Инспектор. Голова Рояла лежала у него на коленях. – Все деревни, разумеется, хотят снижения налогов, но, по моему мнению, эта страна погрязла в плутнях. Лисье место. Наша забота – навести порядок. Некоторым деревням, в самом деле, надо скостить налог. Я составил список. Что вы скажете об этом, лещеватом, брылястом, в синюю крапинку?

- Бигль-Бой. Я в нём не уверен. Как вы думаете, можно будет урвать пару дней в неделю?

- Безусловно, и столько гонов, сколько пожелаете. Здешний Старейшина говорит, что ячмень совсем плох и просит вдвое уменьшить налог.

- Начнём завтра же и, по ходу дела, осмотрим посевы. Обычная местная ревизия – ответил Губернатор.

Начали на рассвете. Собаки хлынули с баржи во все стороны, резвились, вообразили себя терьерами, копались в многочисленных норах Абу Хусейна и, презрев хлысты Губернатора и Инспектора, жадно хлебали из Гихона. Не обошлось и без скорпионов. Один добрался до носа Королевы Мая и горько плачущую потерпевшую эвакуировали на баржу. Бедная Мистери повстречала змею, а крапчатый Бигль-Бой опозорился, отведав от того, мимо чего должен был пройти. Только Роял из Бельвью, упорный, вязкий, с рыжим щипцом и грустными, проницательными глазами, сделал всё, чтобы не посрамить Британию перед туземными зрителями.

- Всего сразу не получишь – заявил Губернатор после завтрака.

- Похоже, мы получили всё и сразу – правда, кроме лисы. Вы видели нос Королевы Мая? – спросил Инспектор.

- И Мистери умерла. Теперь мы будем держать их на смычке, парами, пока не научатся вести себя в полях. Но что за баламут, пустозвон, трупоед этот Бигль-Бой?! Утопим?

- Они тут чертовски неаккуратно хоронят людей. Дадим ему шанс – вступился Инспектор, не зная, как горько отольётся ему ходатайство.

- Да, шанс – сказал Губернатор – Старейшина солгал про ячмень. Если в это время года стебли достаточно высоки, чтобы скрыть гончую, всё в порядке с его ячменём. А как вы сказали - он хочет пятидесяти процентов?

- Вас не было на грядке с дынями, когда я пытался удержать Вандерера. Там всё сгорело, до самой пустыни. И второе водоподъёмное колесо сломалось – сообщил Инспектор.

- Хорошо. Сойдёмся посередине. Дадим ему двадцать пять процентов. План на завтра?

- Идём вниз. Там неприятности с земельной собственностью и тоже можно охотиться – сказал Инспектор.

Следующий гон прошёл в двадцати милях ниже по реке и свора, по правде говоря, преуспела не более прежнего. Четыре Абу Хусейна. Четыре разъярённые собаки на четырёх Абу, четыре миллиметра до кончика лисьего хвоста и – конец гоньбе у входа в четыре норы у воды. Деревня сбежалась и смотрела.

- Мы не подумали о норах. Ими весь берег издырявлен. Это провал – заключил Инспектор.

- Минутку! – Губернатор тащил за собой чихавшую гончую – Мне только что вспомнилось, что я – Моодир!

- Тогда употребите власть. Мы нуждаемся в загонщиках, босс.

Губернатор выпрямился. – Слушайте, о жители деревни! – загремел он – Вот вам новый Закон!

Крестьяне подошли. Моодир продолжил.

- Отныне и впредь, я даю доллар тому, на чьей земле будет найден Абу Хусейн. И второй доллар – он показал монету – тому, на чьей земле собаки убьют лиса. Но тому, на чьей земле Абу Хусейн скроется в нору – такую, как эта – я не дам долларов, но нещадно выпорю. Всё ли понятно?

- Твоё Превосходительство – из толпы выступил человек – это на моей земле были найдены Абу Хусейны. Я прав, братья?

Возражений не последовало. Губернатор молча бросил ему четыре монеты.

- А на моей земле все они спрятались в норы – выкрикнул другой. – Меня надо высечь!

- Нет. Это моя земля и меня надо высечь!

Второй оттолкнул первого. Толпа закричала.

- О! Спор желающих получить хлыста? Самая замечательная уловка на свете! – сказал Губернатор. И, на местном наречии: - Я хочу рассудить, у кого больше прав на порку!

Беспокойная толпа утихомирилась подобно речному плёсу с наступлением погожего дня и обратилась в заседание суда – древнего и извечного ареопага. Затерявшиеся меж ног большого жюри собаки скулили и всхлипывали перед фортециями Абу Хусейнов, а древний Гихон одобрительно журчал – он понимал в местном законотворчестве и правосудии.

- По реке поднимаются судьи, они могут разрешить спор. Вы будете их дожидаться? – спросил Губернатор.

- Нет! – закричала деревня. Первый из претендентов на порку промолчал. – Мы покорно ждём решения Твоего Превосходительства. Исправь кривду, верни нам отнятые дервишами земли!

- А ты что скажешь? – Губернатор обернулся к первому из взыскующих розги.

- Скажу так – я подожду Судей на пароходе. И приведу к ним свидетелей.

- Он богат. Он приведёт многих свидетелей – злобно пробормотал Старейшина.

- Нужды нет. Собственный рот выдал его! – крикнул Губернатор. – Если человек законно владеет землёй, то не будет ждать Судей, чтобы распоряжаться своим же добром! Исчезни! – Лжец припал к земле, и деревня глумилась над ним.

Выигравший тяжбу склонился перед поднятым охотничьим хлыстом. Народ ликовал.

Губернатор обернулся к Старейшине.

- О, первый среди равных, сын первого среди равных: когда я отдам приказ, все норы Абу Хусейна на твоей земле должны быть заделаны.

Щелчок хлыста поставил точку. Законный отныне хозяин спорной земли торжествовал – Верховное Правительство подтвердило его права перед всей деревней торжественным обрядом.

От толпы, возносившей хвалу проницательности Губернатора, отделился голый, рябой от оспинок маленький мальчик. Он вышел вперёд, завёл руки за спину и встал на одну ногу словно аистёнок.

- Привет - сказал он – их можно заделать вязанками проса – или, лучше, молочая.

- Молочаем, он колючий – ответил Губернатор. – Толстыми концами стеблей внутрь норы.

Мальчик рассудительно кивнул и присел на корточки.

- Плохие времена настают, Абу Хусейн – пронзительно крикнул он в отверстие норы. – Время преградить путь тем, кто позорно прячется под землю.

- Кто он? – спросил Губернатор Старейшину. – Смышлёный парень.

- Фараг-Сирота, семью вырезали в дни Гнёта. Твоё Превосходительство присудил землю брату его матери.

- Ты готов пойти со мной и кормить больших собак? – спросил Губернатор.

Дети в толпе стали отходить назад. Раздалось: – Бежим! Наше превосходительство желает скормить Сироту большим псам!

- Я пойду – сказал Фараг. – Я не боюсь.

Он обнял шею Рояла и умная собака облизнула мальчику лицо.

- Клянусь Юпитером, это Бенджамен! – воскликнул Инспектор.

- Нет! – ответил Губернатор. – Уверен, у него задатки Джеймса Пигга!

Фараг помахал рукой дядюшке и повёл Рояла на баржу. Свора побежала за ними.

 

Великий Гихон распознал в компании на барже издревле знакомое реке племя звероловов. Декабрьскими сумерками баржа кружила по излучине под дикую и жалобную музыку, созвучную почти забытым камланиям дервишей – голос Фарага, тенор Рояла, надтреснутый фальцет Бигль-Боя; певцы воспевали великую войну с Абу Хусейном и семенем его. На рассвете река бережно приносила баржу к месту схватки и слушала, как на сходнях нетерпеливо топчется свора и шаги Губернаторского Арапа между псов. Они выходили по утренней росе и Гихон, не способный выйти за черту берегов, воображал, как лис, после тщетных попыток разодрать когтями запечатанный вход в нору, бежит полями, и как за ним несутся охотники. Предсказание Фарага сбылось: для Абу Хусейна настали чёрные дни, и зверь накрепко выучился удирать от охотников во всю лисью прыть. Иногда Гихону удавалось разглядеть силуэты звероловов на фоне голубого утреннего неба; случалось, что многомильный путь гона лежал вдоль берега и он с радостью сопровождал счастливую компанию. Каждые полмили лошади и ослы брали барьер–канал: вверх, смена ноги над гребнем и вниз, вверх - смена ноги - вниз – они двигались подобно силуэтам в волшебном фонаре, пока не исчезали вдали, не пропадали, слившись с шеренгой водяных колёс. Тогда Гихону оставалось лишь ждать, и они приезжали к десяти вечера, под шорох раздвигаемых колосьев. Лошади жевали солому, Фараг спал, устроивши голову на боку Рояла, а Губернатор и Инспектор размышляли, что и как можно улучшить в Охоте и Провинции.

 

Вскоре не осталось нужды пороть за нерадивое баррикадирование лисьих нор. Место и время прибытия парохода сообщались по цепочке водяных колес, поселяне принимались за дело и исполняли Закон. Открытая нора означала земельную тяжбу; тогда, у спорной земли-норы, Охота чинила Суд. Губернатор в центре; рядом, но позади на полкорпуса лошади – Инспектор; пред ними тяжущиеся с голыми плечами; за спорщиками полукруг жителей деревни; слева - Фараг со своей всё понимающей сворой. Для разрешения самых запутанных тяжб хватало двадцати минут, ибо - как то сказал Губернатор Судье на борту парохода – «Правосудие на охотничьем поле вершится не в пример быстрее, чем в зале суда».

- Но если свидетельства противоречивы? – усомнился Судья.

- Наблюдаю за толпой. Они быстро подадут голос, если взять неверный след. Уверен, вы не получите ни одной жалобы на мои решения.

В скором времени, все – и Старейшины, восседающие на лошадях, и люди простого звания, ездящие на ослах – все, и даже презираемые Фарагом дети - поняли, что Моодир отличает деревни с исправными каналами и колёсами. Твоё Превосходительство закупал ячмень для лошадей только в таких селениях.

- Каналы – объяснял он – необходимы Охоте для прыжков; впрочем, полезны и посевам. Пусть будет много исправных водяных колес, хороших и прочных каналов, густой ячмень, обильные урожаи.

- Нет денег, нет и колёс – возразил Старейшина.

- Я дам ссуду – ответил Губернатор.

- Под какой интерес, О Твоё Превосходительство, Наш Губернатор?

- Получишь двух щенков Королевы Мая: будешь следить, чтобы они не ели отбросы, не лысели, не умерли от солнечного удара и вырастишь из них настоящих легавых.

- Как Рай-Эль, не Биглебай? (К тому времени ругань Реки успела пополниться оскорблением «Ну ты, Биглебай»: словообразование от клички склонного к людоедству выжлеца в синюю крапинку).

- Именно как Рай-Эль, но никак не Биглебай. Вот мой интерес. Если щенки будут благоденствовать, и ты построишь водяное колёсо – я буду доволен.

- Мы выстроим колесо, Твоё Превосходительство Наш Губернатор: но если бог взыщет собачек милостью и они вырастут с хорошим чутьём, не падальщиками, привыкнут к своему имени и станут послушными - кто оценит мой труд и высокие пёсьи качества в день, когда мои детки станут молодыми собаками?

- Легавыми, легавыми! О, Старейшина! Мы называем собак “легавыми” в их зрелости!

- Когда они станут лягвами. Кто будет судьёй? Я знаю, что Твоё Превосходительство дал лягв на выращивание моим недоброжелателям с низовий.

- Щенков, щенков! О Старейшина! Мы называем лягв “щенками” в их детстве!

- Сынки Лягв. И если враждебные голоса оболгут моих сынков? Что тогда?

- Я понимаю. Слушай! Если колесо будет готово через месяц, без промедлений, ты, Старейшина, сам назовёшь имя одного из судей твоих сынков. Это ясно?

- Ясно. Мы построим колесо. Долг на мне и моей семье. Где мои сынки? Едят ли они птицу? Могут ли есть и перья?

- Перья - нет. Приходи на баржу и Фараг обучит тебя уходу за сынками.

 

Никто и ни разу не нарушил условий личных и неофициальных займов, а щедрый Губернатор получил новый титул Отца Водоподъёмных Колёс. Первая экспертиза сынков в столице потребовала исключительного такта. К раздаче призов привлекли туземный батальон: солдаты упражнялись на плацу и охлаждали пылкие страсти демонстрацией молодецких ружейных приёмов.

 

Но кто теперь ведает весь блеск - и все провалы Гихонской Охоты? В то время не думали о хрониках.

Кто помнит убийство на рыночной площади? В тот день Губернатор демонстрировал туземным военным и духовенству как разъярённая свора псов, готовая разорвать тушку Абу Хусейна с отвращением отворачивается от лисьего тела после особой команды. Тогда Фараг плакал и говорил, что лицо мира почернело.

Кто помнит звуки рожка полуночного гона? Тогда свора, ведомая Бигль-Боем, прервала охоту на кладбище среди плохо зарытых могил; кто, кроме проклявших в ту ночь кости аборигенов может понять давнишнюю досаду?

Или гон, когда Абу Хусейн вырвался из посадок и сделал шестимильный бросок к дальней норе; звероловы оказались посреди пустыни, и из ложбины на них выскочили странно одетые  всадники - на верблюдах, при оружии, но не напали, а предложили доставить усталых собак домой на своих дромадерах. Что и исполнили, а исполнив - исчезли.

Но что об этих пустяках; кто теперь вспомнит и смерть Рояла? Старейшина рыдал над телом Собаки Без Страха и Упрёка, как над собственным сыном и в тот день охоту не возобновили.

Неряшливый охотничий журнал скуп на подробности, но в конце второго сезона (сорок девятая строка) в нём появляется неясная запись: «Новая кровь, немедленно! Они начали слушаться Бигль-Боя».

 

Инспектор получил задание на отпуск.

- Запомните – напутствовал Губернатор – мы должны получить из Англии лучшую кровь: настоящих, элитных гончих - расходы не имеют значения, но не доверяйте собственному суждению. Даю вам рекомендательные письма, используйте их в полной мере.

Инспектор Бейкер предъявил губернаторские грамоты сообществу, где очень любили лошадей, уважали собак и терпимо относились к штатским, умеющим ездить верхом. Его передавали из дома в дом, оценивали сообразно достоинствам и потчевали роскошными - после пяти лет козлятины под соевым соусом - обедами.

Великая удача пришла к нему на одном, поначалу ничем не примечательном обеде. Инспектор сотрапезничал с четырьмя Магистрами Лисьей Охоты. Подали десерт; колониальный зверолов развлёк хозяев историями гихонской охотничьей жизни и заключил беседу словами:

- Бен просил меня не полагаться на собственное мнение; но думаю, что строители Империи могут рассчитывать на гончих по специальному тарифу.

Инспектора немедленно уверили, что так оно и есть.

- Расскажите ещё раз о первой выставке щенков, всё – с начала и до конца – попросил один из Магистров.

- И о блокировке нор. Это выдумка самого Бена? – спросил другой.

- Минуточку – раздалось с дальнего конца стола. В разговор вступил крупный, гладко выбритый человек – не Магистр.

– Так этому вашему Губернатору обыкновенно пороть крестьян, если они не закрывают лисьи норы?

 

Когда всё закончилось, Инспектор клялся, что ему хватило бы одних этой фразы и интонации. Конечно, хватило бы, но жирный человек с сизым лицом и двойным подбородком так смахивал на Бигль-Боя! Бейкер принял вызов ради чести Эфиопии.

- Мы охотимся дважды в неделю, иногда трижды. И порем не чаще четырёх раз в неделю, если не считать наказаний за что-то другое.

Внушительная личность с отвисшей губой бросила салфетку, обошла стол, водрузила себя на соседний с Инспектором стул и заинтересованно нависла над строителем Империи, дыша ему в лицо.

- А чем вы их порете?

- Однофутовым курбашем. Это полоса из шкуры старого бегемота с зазубринами наподобие кабаньих клыков. Но для первого наказания мы берём курбаш с притупленной кромкой.

- И какие-либо последствия были? Для жертв, не для вас.

- Оччень редко. Скажу вам честно - никогда не видел умерших из-за порки; бывает, правда, гангрена от дублёного курбаша.

 - Дублёного? – весь стол следил за беседой с самым живым интересом.

- В купоросе, разумеется. Неужели вы не знаете?

- Слава Богу, нет. – брызнул слюной внушительный.

 

Инспектор вытер лицо и понёсся вскачь.

- Не думайте, мы заботимся о загонщиках и даже завели для нужд Охоты особый запас дёгтя. Горячий дёготь – первое средство для повреждённых конечностей, если не отбиты ногти. Но мы охотимся в обширной стране и можем вернуться на место порки и через месяц, а если регулярно не смазывать – гангрена. Бывает, приезжаешь - а выпоротый уже ковыляет на деревянной ноге. На реке даже придумали специальное прозвище: их называют Цаплями Моодира. Видите ли, я убедил Губернатора бить по пятке только одной ноги.

- Одной ноги? Цапли Моодира! – Человек-гора побагровел до самого лысого темени. – А как сказать «Цапли Моодира» на местном наречии?

Инспектор порылся в обильных запасах своей памяти и выложил короткое, но исключительно ядрёное словцо: оно проняло бы любого даже в равнодушной к сквернословию Эфиопии. Бейкер продиктовал ругательство, большой человек записал слово на манжете и удалился; тогда Инспектор поведал и перевод, несколько значений – прямых и переносных - четырём Магистрам Лисьей Охоты. Он уехал через три дня с восемью парами лучших британских гончих, с бесплатным подарком Гихонской Охоте: две пары от каждой из четырёх свор четверых Магистров, отныне – просто хороших друзей. Инспектор, разумеется, искренне желал повиниться перед большим человеком в синюю крапинку, признать, что ввёл его в заблуждение, и если не сделал этого, то лишь по нехватке времени.

Новый набор открыл новую главу в истории Охоты. Развлечение переросло в местный институт; оросительные каналы стали из глиняных кирпичными, общественные, политические и административные последствия распространились до самых границ провинции. Бен, Губернатор, уехал в Англию, завёл по-настоящему элитную свору, но сожаления о прошедших прекрасных и диких временах так и не оставили его. Все преемники Бена получали и с честью носили неофициальный титул Магистра Гихонской Охоты, а все Инспектора неизменно оставались Ловчими. Неписаный закон говорил, что Фараг, старший псарь, Доезжачий в хаки и обмотках, не подчиняется никому, кроме Их Превосходительства, а гончие слушаются только Фарага; вторая непререкаемая статья гласила, что наилучший способ ревизий и учёта сельскохозяйственных культур – скачка за сворой по полям; третье незыблемое положение устанавливало, что бумаги на право землевладения с подписями и печатями Судей ничтожны в глазах крестьянского мира без традиционного утверждения взмахом губернаторского хлыста на охотничьем поле перед незаделанной лисьей норой. Церемониал урезали до трёх лёгких ударов по плечам, но Губернаторы, пренебрегающие даже и этим, рисковали провести долгие часы в конторе, в обществе тяжущихся, среди толпы свидетелей, между крестьян, забросивших ради сутяжничества не только свои поля, но и – что гораздо хуже – доверенных им на воспитание щенков. Старейшие из Старейшин придерживались мнения, что обильные порки прежних дней были правильнее теперешнего церемониала – чем сильнее наказание, тем прочнее право на землю - так аргументировали они, слыли ретроградами и соревновались меж собой в красноречии, рассказывая о Бене, первом Губернаторе, Отце Водоподъёмных Колёс, о его былинном правлении, о героических днях, когда люди, лошади и гончие были Титанами: не то, что нынешние.

Subscribe

  • Post a new comment

    Error

    Anonymous comments are disabled in this journal

    default userpic

    Your reply will be screened

  • 0 comments