Два сюжета.

Глеб Семенов рассказал мне историю перевода байроновского «Дон Жуана». В конце войны арестовали Татьяну Гнедич. Следователь, ведший ее дело, заметил, что она безостановочно что-то бормочет. Он спросил ее об этом. Она сказала, что мысленно переводит Байрона. Он изумился и не поверил. Как это можно переводить, когда под руками нет книги и бумаги? Она рассказала, что английский текст знает наизусть, а русский старается запомнить. Тогда следователь, скорее для того чтобы проверить ее, чем помочь ей, попросил Гнедич на обороте листов допроса записать перевод. Она написала, а следователь отдал это перепечатать. И послал перевод, ничего не сообщая о находящемся в тюрьме авторе, специалистам. Специалисты, в частности Александр Александрович Смирнов, тот самый, что читал лекции и нам, дали блестящий отзыв о нем. Тогда следователь, проникнувшийся сочувствием к дару подследственной, дал ей бумагу и словарь. Она в камере переводила Байрона. К концу следствия у нее была готова треть романа. После вынесения приговора следователь спросил Гнедич, чем он может быть ей полезен. Она попросила, чтобы до отправки в лагерь ей позволили сидеть в одиночной камере. Следователь выполнил эту просьбу. Она работала. Неутомимо. Только надзиратель ей мешал. Когда он видел, что она начинает шагать по камере, что-то обдумывая, он подымал крик: «Ты для чего сюда посажена? Чтобы разгуливать по камере или работать? Так работай!» Через полгода она кончила перевод. Следователь поставил печать и написал, что рукопись является личной собственностью заключенной и, куда бы она ни попала, она имеет право хранить ее возле себя. В 1954 году Гнедич вышла из лагеря и привезла в Ленинград готовый перевод.
Когда ее однофамилец (а может быть, и прямой предок) перевел «Илиаду», Пушкин посвятил ему стихи и назвал его работу подвигом. Что же сказать о Татьяне Гнедич? Это ли не подвиг? Любопытная деталь, рисующая характер этой замечательной женщины. После выхода из лагеря она за неимением площади в Ленинграде жила в Сиверской. Бедствовала. Перебивалась с хлеба на воду. И вдруг напечатали ее перевод. И появились у нее деньги. Что она делает? Покупает игрушки для сиверских ребят, с которыми успела подружиться.
Вот она, настоящая русская интеллигенция. Не чета бесчисленным пошлякам, выступающим от ее имени.

...я впервые узнал и то, где, когда и как Татьяна Григорьевна перевела "Дон Жуана".
        Сейчас история этого перевода хорошо известна в российском литературном мире. Она была описана даже в советской прессе /Т.Сатыр, Один листок перевода. - "Вечерний Ленинград", 1964, №12 и "Известия", 1964, №25/. Однако советская пресса приложила все усилия, чтобы суровый рассказ о высоком творческом подвиге превратился в сусальную святочную сказку. Выражаясь словами Байрона,

"Десятки, сотни, тысячи писак!
Вы ложью увлекаетесь опасною,
Вам платит власть, чтоб вы писали так!" /VIII,35/

        Как сказал Ходжа Насреддин, "истина не тускнеет при повторении"; поэтому мы расскажем эту историю снова, постаравшись обойтись без советских журналистских прикрас.
        Во время войны Татьяна Григорьевна Гнедич работала в штабе партизанского движения - переводчицей на связи с союзниками. Не успела еще окончиться война, как Татьяна Григорьевна была арестована "за связь с иностранцами" /та самая связь по радио, да еще по указанию военного командования/. Пока шло предварительное следствие, Татьяна Григорьевна сидела в одиночной камере. Чтобы скрасить время, она декламировала наизусть стихи - чаще всего своих любимых поэтов: Пушкина и Байрона. И здесь ей пришла в голову мысль: а если попробовать начать переводить байроновского "Дон Жуана"? Еще на воле она готовилась к этому, читала и перечитывала "Дон Жуана" - и уже знала наизусть или почти наизусть несколько песен. И вот теперь здесь, в одиночной камере, Татьяна Григорьевна, не имея ни бумаги, ни книг, ни словарей, начала переводить "Дон Жуана" по памяти.
        Это кажется совершенно невероятным. В обычных условиях переводчик, предпринимающий такой труд, запасается словарями, справочниками, энциклопедиями, книгами об авторе и о его эпохе. Он исписывает горы бумаги, отбрасывает десятки и сотни вариантов, прежде чем приходит к какому-то приемлемому тексту. Татьяна Григорьевна вынуждена была всю эту титаническую работу производить в уме. И вот, когда она перевела так уже две песни и принялась за третью, ей неожиданно повезло: она сумела утаить от следователя один-единственный лист бумаги. На этом листе, более чем бисерным почерком, она ухитрилась записать целых две песни байроновской поэмы - около двух тысяч строк. Листок этот сохранился: его можно читать только через лупу.
Естественно, шила в мешке - то есть, листа бумаги в тюремной камере - не утаишь. Однако случилось невероятное: когда следователь с помощью лупы прочел переведенные строки, он не только не разорвал лист, но добился того, что Татьяне Григорьевне было разрешено получить бумагу и английский текст "Дон Жуана" - и продолжать работу в тюрьме.
        Вот как описан этот эпизод в советской газете:
        "В ответ на вопрос следователя, куда девался этот лист, Гнедич протянула ему свою запись. Он внимательно прочел ее и воскликнул: "Это же великолепно!"
        - Мне посчастливилось, - говорит, вспоминая об этом, Татьяна Григорьевна, - что я встретила человека, который всегда оставался верен заветам славного чекиста Дзержинского."

        Я не располагаю доказательствами, а Татьяны Григорьевны уже нет в живых, так что я могу только просить поверить мне на слово: ничего подобного Татьяна Григорьевна никогда не говорила, а к Дзержинскому она испытывала чувства отнюдь не восторженные. Мало того: она была совершенно возмущена этой беспардонной статьей. На самом деле, по словам Татьяны Григорьевны, следователь ни разу ни словом, ни намеком не выразил никакого восторженного отношения к тому, что он прочел /да и посмел бы он, в сталинское-то время, восхититься творчеством врага народа! сам бы рисковал оказаться в такой же камере/. Но следователь действительно добился для Гнедич разрешения продолжать работу над переводом. Впрочем, гуляющая по печатным страницам, в том числе и по страницам эмигрантской печати, легенда о благородном чекисте - это тоже журналистская выдумка. Как рассказывала сама Татьяна Григорьевна, ларчик кагебистского великодушия открывался очень просто. Снабдив свою подследственную бумагой и байроновским текстом, следователь по-доброму, по-спокойному добился от нее того, чего его коллеги добивались от своих "клиентов" выбиванием зубов и проламыванием ребер: Татьяна Григорьевна подписала на себя требуемые показания /как подписывали тысячи людей, которым не давали за это ни бумаги, ни книг/ и в обмен получила спасительную возможность работать, творить - и, может статься, благодаря этому остаться мыслящим человеком, не сойти с ума в одиночке.
...