Орудия и снабжение.
14 декабря 1914.
Что бы то ни было, и чем бы ни кончилось, Колесо вынесет всё.
Пословица.
Он знал это место издавна: живописный старый дом среди спокойного парка; несколько молодых - он наблюдал за их ежегодным ростом - дубков по обочинам новой дороги; он похваливал начинание владельца, пустившего однажды просторный выгон под плуг. Водитель авто насчитает по Англии десятки поместий, что кажутся ему чуть ли ни собственными угодьями - так часто он проезжает сквозь них. В один прекрасный день, папортниковое пространство между дубками и железной оградой проросло вдруг палатками, а пути оказались перепаханы копытами и колёсами. Через немного времени, авто, возвращавшееся домой тёплым сентябрьским вечером, остановилось перед патрулём: они спросили имя, занятие водителя и объяснили, что владелец, бросив дом с заботливо устроенным парком, исчез куда-то в великой спешке, и что его поместье отошло армии.
Затем водитель стал встречать на дороге пехотинцев и кавалеристов, смущавших громкими препирательствами окрестные мили прежнего деревенского покоя; машину метало в сторону от резкого торможения перед вынырнувшей на перекрёсток батареей начищенных орудий торопившихся на занятия в Даунс, либо перед голодными отрядами, спешившими назад, с поля, к кухням. Шли дни; вскоре, машина не могла пройти и полумили без сердитого гудка, так что вполне распознала нрав новоявленных пеших и конных и поняла смысл тяжестей позади них.
- Зачем вы так добродетельны? - машина задала этот вопрос паре орудий, что отступили в тупичок между ежевичными кустами - Отчего вы цените себя не выше простой колёсной упряжки?
- Потому что - сказал человек в седле, придерживая рукой фуражку, чтобы её не снесло ветвями нестриженой изгороди - потому что так велят наши благословенные приказы. Мы уступаем не из человеколюбия.
Тщетно ждать от артиллериста пафосных слов, пока речь не зайдёт об его лошадях или оружии. Он вечно занят. Он служит трём - сразу трём - ревнивым богам: своей лошади, с седлом и прочей конской амуницией; своему орудию, где состояние каждой, мельчайшей детали важнее человеческой жизни; а когда два первых бога удовлетворены, обращается к третьему - к бездонной тайне своего искусства, что властвует им безраздельно.
Одним промозглым, ветреным днём я собрался и посетил давно знакомый мне дом и парк. Фазаньи петухи поквохивая бродили по стриженым рододендровым клумбам, узкие ворота в заповедно пестуемый огород оказались распахнуты настежь, многоцветные деревья-экзоты упрямо светились сквозь сырое полотно шатровых укрытий, а дух манежа - лошадиный запах стойла - мешался со слабым, парфюмерным ароматом оранжерейных орхидей. Главную аллею заново вымостили крепким камнем, а боковые дорожки стали глубокими и вязкими колеями под колёсами орудий и тяжёлых телег с припасами. Заботливо ухоженное прежним владельцем широкое травяное пространство между деревьями - бежавший хозяин оградил их от ощипывания всяким скотом - превратилось в мокрое, голое, коричневое нечто с отдельностями в виде лошадей на привязи и полевых кухонь. Я попал в безумное смешение жестокой нужды и лощёной роскоши - всё вперемешку под безразличным дождём.
«Условия службы, сами понимаете».
Батарейцы с бобровым трудолюбием соорудили кухни, склады, кузницы и мастерские из парусины, шестов, упаковочного материала и старых досок. Офицеры едят в тонкой, протекающей палатке. В ста ярдах стоит просторный, кирпичный дом с десятками свободных, хорошо меблированных комнат - один уголок успел тишком занять штаб. Немалое число солдат нашли бы кров в одних только конюшнях и службах поместья; да и сам дом, за прошедшие три месяца, можно было бы выпотрошить и перестроить в казарму. Между палаток стоят ряды полудостроенных бараков; рядом - ошкуренные брёвна, гофрированное железо, так что осталось лишь собрать всё вместе, как складывают детскую игрушку. Но плотников нет. Мне сказали, что они приехали, а потом удалились, найдя погоду слишком дождливой для дальнейшей деятельности.
- Понятно. А где батареи? - допытывался я.
- На занятиях, как всегда. Вышли в семь утра.
- Вот ведь как. А погода-то и вправду прескверная!
- Они захватили с собой хлеб и сыр. Вернутся к обеду, если желаете подождать. Пройдёмте, это одна из наших полевых кухонь.
Артиллеристы сами заботятся о пропитании, не полагаясь на готовые рационы от подрядчиков. Под кухню приспособили тележку с парусиновым верхом. Сырые дрова отчаянно дымили. Я подумал о просторных, удобных кухонных помещениях при большом поместье за нашими спинами, о цементных дорожках между домом и служебными постройками. Затем мысль моя приняла совсем уже тевтонское направление: отличные стеновые панели; толстые, сухие половицы, и всё это могло бы ---
- Условия службы, сами понимаете - говорил мой провожатый; повар, тем временем обследовал мясо на жарку, а человек в парусиновой тележке тёр морковку и резал лук. Он поднаторел в этом деле за прошедшие месяцы и работал теперь быстро, с отчётливой экономией сил - наука полевого лагеря. "Откуда ваши ребята, где они жили прежде?" - расспрашивал я.
- По большей части лондонцы - всякого роду и звания.
Повар оставался под дождём, в одной рубахе. Он, критически посапывая, принялся за повторное обследование мяса. Из манер его явствовало, что повар упражняется в готовке со времён Веллингтоновых дел в Испании. Он поглядел на часы и поднял глаза на парковые ворота – человек, ответственный за сто шестьдесят рационов, при том, что батарейцы выражают мнение о качестве пищи без околичностей - так у них принято.
- Часто ли батареи ходят на занятия? - я продолжал расспросы.
- Пять дней в неделю. Мы, понимаете ли, стараемся подготовиться.
- Вам отвели большой район? Достаточно для интенсивных стрельб?
- Ну, в общем-то... да.
- Что же мешает теперь, осенью? Птицы?
- Нет; но днями пришёл приказ: не ходить через поле для гольфа. Теперь никак нельзя выполнить некоторые тактические задачи.
Совершеннейшее бесстыдство - как и безупречная доблесть - неуязвимы, но мы успели увидеть в сполохах военной грозы решимость и самопожертвование очень многих; так что взглянем и на оконфуженную наготу некоторых персон и институтов, что прежде казались незыблемыми.
С утра погода немного лучше, чем после полудня. Плотники могли бы выйти пораньше для полноценной полудневной работы; а если они и промокнут, то найдут по возвращению крышу и очаг. У батарейцев нет ни того, ни другого.
Артиллеристы дома.
Наконец они приехали: зашли в парк с дальней стороны, предваряемые безошибочно узнаваемым шумом - наполовину монотонным, наполовину лязгающим грохотом пушек на марше. Привязанные лошади услышали их первыми; одна заржала - протяжно и громко; признак того, что лошадь эта, судя по всему, успела избавиться от гражданских привычек. Когда коней в городских или сельских конюшнях разделяют или разлучают с парой, те, обыкновенно, не голосят, но тихо ржут. Но этот джентльмен живёт теперь жизнью своей корпорации, и понимает смысл слов "объединённые усилия".
Когда батарею приводят в лагерь, все шесть её орудий "паркуются" на назначенном месте, обок, фронтом по математически строгой линии, и точность выравнивания показывает выучку артиллерийской команды так же безошибочно, как парад - строевую подготовку пехоты. Стоянка на природе - не самое удобное место. Нужно как-то устроиться между отдельными деревьями и водосточными канавами. Все и всё было мокрым - артиллеристы, их упряжь, пушки, земля; с тормозных башмаков стекала густая, словно овсяная каша, грязь. И они лондонцы - клерки, механики, лавочники, рассыльные - всякие и разные люди, каких вы только сумеете вообразить. Но здесь их общий дом, и они пришли домой, на передках и в сёдлах. Солдаты работали в молчании, офицерам не приходилось давать многих указаний. Батарейцы прошли по тому, что некогда было ухоженным дёрном; остановились; сняли орудия с крюков; запряжные лошади, тяжело ступая, отправились к своим коновязям, а шесть орудий встали в точности так, как должны были встать: отклонение, если и было, ограничилось долей дюйма. Всякий мог заметить, что капли, сдуваемые ветром с кожаных надульников, летят от каждого орудия под одинаковым углом. Передо мной прошли затверженные эволюции, исполненные бессознательно; повседневная работа людей, кто хорошо знают дело.
- У наших есть важное преимущество - сказал кто-то за моей спиной. - На ежегодных сборах, мы, Территориалы, всегда получали необъезженных лошадей. Так что у нас не привилась привычка к объезженным лошадям.
- А что на этот счёт говорят лошади? - я спросил, припомнив, что творилось на дорогах в первые дни войны.
- Поначалу они говорили сильно и о многом, но наши парни сумели оправдаться. Теперь между ними согласие.
Сам аллах всемогущий не разговорит пушкаря. За артиллериста говорит его оружие. Батарейцы ссаживались с сёдел в молчании, но я разглядел краткие ласковые шептания, пошлёпывания, прикосновения лошадиных носов, тихие нежности между людьми и животными. В самом деле, артиллерист привязан к своему коню крепче кавалериста - ведь если последний теряет лошадь, он, всего-навсего, становится пехотинцем, но то же несчастье в артиллерийской запряжке грозит верной смертью всему расчёту. А эта война - война артиллеристов. Молодые офицеры ходили там и сям, весело порицая состояние грудных ремней и шлеек, проверяя фартуки амуничных тележек, справляясь о подковах. Подошли деловитые кузнецы и важные сержанты-ветеринары - люди эти с готовностью отказались от хороших доходов гражданской жизни, чтобы помогать делу, и находят вознаграждение в отменной форме подопечных лошадей. Значительная часть поголовья - лошади в возрасте, но работают они упорно и беззаветно, наравне с людьми; впрочем, что до таких разговоров, конный артиллерист на действительной никогда не удовлетворён ни состоянием, ни кормом упряжки. Меня убедили, что кони и люди теперь единое общество, тягловое, целеустремлённое. Англичанин, в особенности лондонец, наилучший, удобнейший для лошади компаньон. Пройдут несколько лет, и всякий, оглянувшись, скажет об удивительных, сегодняшних уже достижениях Территориальных батарей - скажет, если мы сумеем избавиться от стойкой нашей привычки недооценивать сделанное. Но не скажем более, чтобы не сглазить дела, и ограничимся ворчливым, скупым одобрением, что выжал из себя мокрый до нитки бомбардир:
- Согласитесь, не так плохо, чёрт возьми!
Я оставил артиллеристов, когда повар стал накладывать пищу в жестяные котелки - впереди их ждал обед в палатках и трудная ежедневная приборка и чистка. В большом парке разместились тысячи человек. Я повстречал не более нескольких сотен, и упустил возможность посмотреть гаубичные батареи. Фазаний петух проводил меня до дороги, громко скорбя о временах, когда гулял со своими леди под буками; когда и не думал, что какие-то неспортивные люди додумаются выстроить миниатюрные макеты деревень, церквей и фабрик и станут ежедневно таскать к ним артиллерийские орудия.
- Уходи из этих мест - посоветовал я - или окажешься на полевой кухне.
- Никогда - вскричал он - Я священный! Я и поле для гольфа.
Механизмы и механики.
В паре миль по дороге стоит городок - я часто обедал там в старые дни; случалось, что останавливался на ночлег - один во всей местной гостинице. Теперь там квартируют, беспрерывно меняясь, шесть офицеров, а взбудораженные домишки трясутся от непрестанного движения тягачей и высокобортных грузовиков. У станции разместилось подразделение Тылового обеспечения с некоторым механическим транспортом; отсюда снабжаются части, стоящие окрест, в двадцатимильном круге.
- Как мне найти ваших людей? - я спросил помощи у удивительного рядового, с руками трубочиста, лицом христианского мученика среди львов и глазами скорого самоубийцы.
- Просто; прежде всего, Корпус тылового обеспечения обосновался в учебном центре Территориалов; затем, повсюду, где услышите! - Тут подошли несколько автомобилей из Балфордского корпусного центра. Рядовой вздохнул и принялся за работу, распространяя бензиновый запах. В сарае учебного центра стояла благодать и тишь. Тыловики соберутся здесь позже - сегодня день выплаты денежного содержания, а следом предстоит вечерний концерт. Снаружи, на ветру, под перемежающимся ливнем, жизнь шла иначе. Балфордские грузовики и несколько других рыдванов встали между зданием прежнего местного гаража и мастерской-новостройкой из видавших виды жердей - каркаса старых строительных лесов - и вздуваемого ветром брезента; там рдел горн; там шли всякие ремонтные работы. Под грузовиками кверху лицами лежали люди, говоря напарникам, чтобы те поднесли гаечные ключи, или, человеколюбия ради, подсунули под их грязные головы мешок посуше.
Капрал, кто девять лет проработал слесарем, и ещё семь лет в городском гараже, ярко и кратко описал мне главные хвори, снедающие правительственный подвижной состав (я услышал множество сочных подробностей о балфордских грузовиках). Капралу согласно вторили глухие голоса из-за ряда снятых и выпотрошенных двигателей. Мы вышли из убежища брезентовой мастерской: капрал; сержант, в прошлом хозяин столярного дела - он, между прочим, служил в Бурскую; другой сержант, бывший членом Ассоциации строителей-подрядчиков; и рядовой - тоже слесарь, шофёр, и вообще мастер на все руки. Третий в их компании сержант держал до войны индюшачью ферму в Суррее, но теперь был в другом месте по каким-то служебным делам.
Человек столярного сословия быстро выпал из разговора - всё его внимание отвлекла свежевыкрашенная повозка.
- Забавно - отметил строительный подрядчик. - Конечно, когда ведёшь собственный бизнес, самому не приходится работать с деревом. Но всё равно забавно.
- Вот что мне не нравится - вступил сержант - так это то, что они ставят механиков на погрузку-разгрузку говядины. Затем и нужен ограниченный призыв - чтобы взять щёголей, кто не хотят идти сами, а армии будет польза. Нам нужны чернорабочие, мы их получим. А я выколочу из них дурь!
- Мне нужен напильник - рядовой заспешил к нам из-за непечатно оттрактованного балфорда. Некий медоточивый голос посоветовал ему "обращаться к жене поутру, чтобы та возвращала тебе то, с чем ты приходишь к ней по ночам".
- Возьми в сундучке - ответил сержант. Сундучок этот был его собственным, неприкасаемым инструментальным ящичком, доброхотным вложением в оснащение мастерской.
- И какие же люди работают в вашей части? - спросил я.
- Всякие; назовите любую профессию - не ошибётесь. Если пожелаете, мы не затруднимся изготовить любую вещь. Но - капрал, кто был в прошлом слесарем, заговорил с жаром - вы же не думаете, что здесь можно делать шатунные головки, как вам такое? Этай балфордская пятитонка не выйдет отсюда - не сможет пройти по грязи!
- И она не из худших - добавил строительный подрядчик. - Но такая наша служба. Забавная, если вдуматься. Я крашу машины, а водопроводчики с аттестатом грузят мороженое мясо!
- Как у вас с дисциплиной? - спросил я.
Капрал посмотрел на меня оценивающим взглядом. "Механизмы и есть дисциплина - он произнёс это, словно зачитал символ веры - И гнать больную машину по дороге тоже дисциплина. Так как у нас с дисциплиной?" - он обернулся к сержанту, хозяину инструментального сундучка - сержанту из регулярных, с двадцатилетним послужным списком и подобающим знанием человеческой натуры. Но тот отмахнулся.
- Ты должен знать сам. Тебя только что произвели в капралы - ответил сержант Регулярной армии.
- Раз так, когда каждый вполне знает, что непременно должно быть сделано, тогда - тогда - что ж, тогда мы все берёмся за это и делаем это - молвил капрал. - Моя команда не приносит мне хлопот.
- Именно так, вот они - наши обстоятельства - подтвердил сержант Регулярной армии. - Пойдёмте, посмотрим нашу мастерскую.
Они отменно оборудовали мастерскую, так что сарай выглядел монастырским покоем после ветреного, дождливого внешнего мира, а молодой рядовой-учётчик - он пришёл сюда из какого-то железнодорожного заведения - усилил впечатление, подняв к нам тонкое, одухотворённое лицо, приличествующее священнику.
- Мы на постое в городке - сказал сержант-плотник. - Но я человек семейный. А значит, не должен принимать расквартированных в своём доме, и не хочу причинять неудобств другим. Так что устроил себе койку здесь. Удобно и мне, и мастерской.
"Как всё это забавно".
Мы перешли в бывший местный гараж. Здесь разместился транспорт, приведённый в порядок, подлатанный потрохами других машин. Мы побеседовали о жёваных покрышках (благо образчики были под рукой) и о прежних взглядах гражданского населения на военных людей. Капрал рассказал о священнике из Мидленда - тот, всего лишь год назад, в преддверии больших манёвров, устроил молитвенное собрание, где напутствовал паству беречь от солдат женское население города.
- И когда думаешь - когда понимаешь - заключил капрал - что теперь за жизнь в этих маленьких городках! - Он присвистнул.
- Гляньте на это старое ландо - он показал на древние обломки, громоздившиеся у стены.
- Это гардеробная двух наших парней. Они не хотят жить на квартирах, и спят между ландо и стеной. Так лучше и для дела. Работа поступает к нам во всякое время суток. Хотел бы я служить в кавалерии. Лошадь, по крайней мере, можно выругать.
В самом деле, чертовски тяжело на военной службе, когда невозможно облегчиться высказыванием.
- Вы - со скамьи под окном поднялся рядовой со штангенциркулем. - Вам лучше молчать о солдатах и гражданских за дверью этого гаража. Вы говорите о прежних делах; сегодня между нами нет ничего подобного.
Сержант из регулярных позволил себе лёгкий намёк на ухмылку. Рядовой со штангенциркулем стал солдатом двенадцать недель назад.
- Может, ты и прав. Я говорил о том, как было - сказал капрал.
- Ладно - солдат раздвинул губки инструмента. - А сами-то вы думали так - хотя бы мельком - когда были гражданским?
- Я - я не думал, нет, не думал - вопрос захватил капрала врасплох. - Не помню, чтобы я вообще когда-либо думал об этом.
- Вот те и раз! - откровенно забавлялся рядовой.
- Кто-то рассмеялся из темноты ландо-гардеробной. "Как бы то ни было, все мы попали впросак, рядовой Перси" - сказал невидимый голос.
Сегодня, должно быть, по всей Англии затеваются многие тысячи таких разговоров. Наше племя не приучено трещать о патриотизме и Фатерлянде, но с нашей удивительной тягой к справедливости, мы умеем судить и самих себя.
Мы перешли в сарай тренировочного центра; людям выплачивали денежное содержание. У самой двери я встретил драгунского сержанта, знакомого мне по Южной Африке - было время, когда мы называли тот пикник "войной". Потом он на несколько лет стал шофёром частного лица - и мимикрировал в этом качестве до законченного профессионального лоска - но с радостью вернулся к прежнему, армейскому состоянию. Люди стояли в линии, выходили по имени, чётко салютовали у стола выдачи содержания, и возвращались в строй с деньгами. Все улыбались. "Это забавно - бормотал мне на ухо строительный подрядчик - четверть, да нет, меньше четверти прежнего заработка каждого, любого из нас!"
- Пятьдесят шиллингов в неделю, да домик, да на всём готовом, вот как я жил. И только две машины в присмотре - раздалось сзади. - И если бы кто-то сказал тогда - просто попросил бы меня - пролежать в грязи целый день! - - - - Выразившись так, он благоговейно посмотрел на выданные гроши. Другой голос негромко осведомился о "единых профсоюзных ставках"; тогда осклабились все эксперты своих профессий, кто стояли здесь в едином строю, в единообразной военной форме. Как вы заметили, они веселятся над собой, над тем, как по кивку - по одному кивку долга - бросили службу, оставили бизнес, пустили по ветру обещающие перспективы.
- Слава Богу - сказал напоследок один из них - на сегодня всё, слишком темно для возни с этими убогонькими Балфордами. Пора на концерт.
Но, судя по всему, темнота не стала помехой, так что через полтора часа я встретил большой грузовик - он шёл сквозь ветер и дождь, держа бейдевинд от северных лагерей. Водитель уступил мне дорогу по-лондонски: подюйма между нашими ступицами; потом завернул за поворот с опытностью профессионала Бруклендского ринга, отчётливо кликнул коробкой передач перед подъёмом и скрылся из виду. Понятия не имею, кто это был - не тот ли, с прошлыми "пятьдесят в неделю - и коттедж - и на всём готовом", не он ли через несколько недель станет лихачить с полным кузовом снарядов, и думать: "как всё это забавно"; но только конница, и пехота, и даже орудия иногда - пусть и ненадолго - отдыхают, а человек тем временем ест три раза в день, без отдыха и срока для Корпуса тылового обеспечения. Они несут кампанию на своих спинах; они вынесут всё.