Современные историки смотрят на это явление с плохо скрываемой оторопью, пытая указанный факт статистикой, пытаясь понять, по каким причинам несколько миллионов англичан изъявили добровольное желание идти на континентальную войну и верно ли, что на войне "погибли лучшие"? Статистика каждый раз осекается, показывая, что социальный состав Новых Армий не сильно отличается от социального состава тогдашнего английского общества; мотивы исчисляются десятками; а потом историки завершают свои труды словами "не доказано", "нет корреляции", но самые решительные из них всё-же произносят недопустимое в клиометрии слово "эпос".
Явление Новых Армий - эпос, героическое повествование, и Киплинг стал именно тем человеком, кто сумел найти верные слова тогда, в декабре 1914 года.
Всего он написал и напечатал 6 очерков, вот оглавление, с разбивкой по подглавкам.
I.
Люди за работой. 7 декабря 1914 года.
Северяне в синем.
Обязанности новой жизни.
II.
Железо становится сталью. 10 декабря 1914.
Иллюстрация.
Что делает армия и о чём она думает.
III.
Орудия и снабжение. 14 декабря 1914.
«Условия службы, сами понимаете».
Артиллеристы дома.
Механизмы и механики.
"Как всё это забавно".
IV. Канадский лагерь. 14 декабря 1914.
Лагерные толки.
Инженеры и приспособления.
Обособленный отряд.
Авангард нации.
V. Индийские войска. 21 декабря 1914.
Разборные пушки.
Стойла мулов.
Гостиница прощаний.
Великое Сердце и Христианка.
VI.
Территориальные батальоны. 29 декабря 1914.
Охранять железные дороги.
Гордость и предубеждение.
Секрет Службы.
Практический вопрос.
------
Даю их в своём переводе.
Новая Армия в учении
I.
Люди за работой.
7 декабря 1914 года.
Руда, горн и молот - этого достаточно, чтобы выковать меч. Туземная пословица.
Прежде я не бывал в таких военных городках, а седовласый военный полисмен никак не мог помочь мне.
- Мой опыт - он говорил бессвязно - за то, что вы найдёте здесь всё и везде. Вы ищете какую-то определённую часть?
- Нисколько - ответил я.
- Тогда всё в порядке. Вы ничего не потеряете... - он повёл рукой, обозначая всю ширь Северного лагеря. - Наводнили город, верно?
Он нашёл верное слово. Все приметы местности исчезли, накрытые военными толпами. Народ теснился на всяком плоском клоке земли; холмы и линия горизонта щетинились людскими фигурами, а ленты дорог на всём видимом протяжении казались работающими велосипедными цепями со звеньями-уплотнениями - отрядами в движении и колыхании.
Голос сержанта - патентованное орудие пытки, когда сержант устраивает перекличку и голос его гремит в замкнутом пространстве. Теперь он делал перекличку корпуса специалистов.
- Но вы уже откликались - он рявкал на человека в гамашах.
- А я Кларк Второй - парень не лез за словом в карман.
- О, так это вы - вы, в самом деле? - сержант подправил в списке карандашом, презрительно скривил губы и, глянув исподлобья, присовокупил:
- "Неряха" Кларк! Все вы теперь Кларки или Ватсоны. Имён своих не знаете. В какую часть пришли, не знаете. (Это была вопиющая неправда, и строй загудел, словно биплан.) Вообще ничего не знаете.
Военный полисмен хмыкнул.
- Лишний ум в голове всегда неприятность для задницы. Как славно, что мне не пришлось работать сержантом. Послушайте инструкторов - галдят, как грачи, верно?
Шеренга сержантов и инструкторов вперемешку с ротными офицерами вытянулась на милю; они работали над поступившим материалом; они рычали и покрикивали, рявкали и увещевали и иногда - редко - довольно гудели, а линии новобранцев ломались, и строились по-новому, и шли по огромному майдану. Когда роты пересчитывались на первый-второй, тембры и акценты голосов выдавали людей всякого звания; должно быть, здесь собрались добрая половина всех английских графств, от севера - глубокое горловое "Вуун" - до резкого, словно короткий гудок, девонширского "Ту!". И инструктора трудились, и новобранцы трудились; здесь пыл учителей утолял жажду познания.
Пеший поток, текущий по дороге вынес к нам другого седовласого человека - одна нога в лёгкой туфле, по виду - старый солдат, холящий больную стопу. Он встал с нами, пристально глядя, как усердствуют людские мириады.
- Хороши? - почтительно спросил я.
- Да. Очень хороши - и, вполголоса, - Хотя и совсем другие.
Ближайший к нам фланговый осёкся в шагу и сбил темп отряда. Он потемнел лицом и зашевелил губами, кляня, судя по всему, собственную неуклюжесть.
- Об этом я и говорю - сказал ветеран - Простые! Невинные души! Глядите, они не делают дела, чтобы покончить с делом, и дело с концом. Они делают это потому... потому что хотят это делать.
- Шевелитесь! Пошевеливайтесь, вы, Ишервуд! - Молодой субалтерн запоздало подгонял флангового, хотя строй успел уже выровняться. Одно человеческое имя, пришедшее из обезличенной движущейся массы, отпечаталось в памяти словно вид обломка в океанских волнах.
- И ему не было никакой нужды понукать мистера Ишервуда - отметил мой собеседник - Должно быть, тот и сам горько клянет себя.
Я задал щекотливый вопрос: уместный, так как старый солдат успел рассказать мне, что пока нога была здорова, он тоже был военным полисменом.
- Проступки? Преступления? - ответил он - Они и не ведают, что такое возможно - этот набор не ведает - никто из них! - Он с грустью оглядел толпу; так старый Сатана мог бы глядеть на занятый делами Эдем, и высказался напоследок:
- Невинные души!
Машина пробивалась сквозь многомильную людскую гущу - солдаты шли в походных порядках, готовились копать, строить мосты; хлопотали над устроением складов и сообщений - четыре-пять миль людского копошения и поголовного энтузиазма. Здесь не было музыки, даже и барабанов с дудками. Ничего такого, лишь отдалённые визги волынок. Никто не посягнёт на национальное оружие шотландцев, пока они правят Севером! Но эта война - серьёзное дело, особенно для тех, кто собираются в бой; так что при всей нашей серьёзности, при всех деньгах, что привлекаются к облегчению военных последствий, поступают теперь в специальный фонд и присоединятся к национальному долгу; при всём этом, не будет греха, если мы повеселим людей несколькими оркестрами. Потратим на это, к примеру, половину сумм, что идут сейчас на угощение волонтёрам...
Северяне в синем.
Это была торфяная пустошь среди рощиц, и низинка с прудом, центр палаточного мирка, населённого северянами и слышно их было издали.
- Вы должны держать наперевес и винтовку, и кирку, и то и другое, одновременно! Ещё раз - распоряжался инструктор.
Отдельная команда попыталась ещё раз, а потом ещё раз - с непреходящей серьёзностью. Они имели давнюю привычку к кирке - на деле, они зарабатывали киркой на жизнь - и любили её больше винтовки, но шахтёры никогда не носят кирку наперевес, теперь им было неловко, и они крутили винтовками, словно тросточками на прогулке.
Их одели в просторные синие робы, бесформенные, но не настолько, чтобы полностью скрыть спины, плечи и чресла новобранцев - отменные мужские тела. Другая команда занималась физической подготовкой в рубашках и брюках, открывая, какой отборный материал попал в работу; насколько стабилен и крепок стал этот материал за несколько последних месяцев. Когда Новые Армии получат новую форму, они не устанут любоваться собой, эти новые Нарциссы. Но их теперешний наряд неописуем. Впрочем, такова наша, английская мода, когда одежду красит человек; пройдут какие-то годы и весь мир оглянется на эти синие робы, на эти падучие шапки с почтением и даже любовью. Один прозорливый командир с подобающими возможностями всецело посвятил себя медным пуговицам, тысячам медных пуговиц; он добавил их на солдатскую одежду с прицелом на моральный эффект от (а) чтобы солдату было положено что-то чистить и (б) чтобы тот чистил то, что положено чистить. Дело окупилось.
Отборнейший кадровый полк не сумеет показать себя как должно в таких нарядах, но мне удалось увидеть, как батальон возвращается после марша с дистанции, скрадывающей эту - так сказать - униформу; люди шли ровным шагом, с некоторыми небольшими, быстрыми колебаниями и это говорит о многом. Шахтёр не такой хороший ходок, как горожанин, но если за него берутся вовремя, и учат экономной ходьбе, окрепшие мышцы, спинные и плечевые, замечательно несут горняка по дороге. Пока я вёл наблюдения, другой батальон выстроился на плацу, на равно удалённом от меня расстоянии. Они отдавали честь спокойно, с достаточной слаженностью, и получали нарекания единственно за ретивую поспешность в движениях. Взвод - или другое в их терминологии подразделение? - всецело внимал инструкторам по сигнальному делу, солдаты глядели на наставников, словно запоминали последние всполохи последних кадров фильма, куда пришли за свои деньги. Они так же свободны от порока - в смысле воинской службы - как и невинные собратья - новобранцы, кто идут теперь по дорогам. Безнадёжное дело прикидываться иным, чем ты есть на самом деле - по здешней жизни, душа твоя видна всем так же, как тело. Бесплодно прибегать ко лжи, принятой среди штатских - здесь нет штатских и некому слушать - и они не успели научиться врать так, чтобы обмануть кадрового военного. Дела внешнего мира не могут стать поводом для уныния - весь мир, привычный здешнему солдату, находится в равных с ним условиях. Тут нет ни нищеты, ни богатства; и никаких поводов для гордости кроме одного - гордости за то, что ты исполнил какую-то задачу немного лучше, чем приятель.
Обязанности новой жизни.
Если говорить о питании, то оно отлично организовано: и качество пищи, и количество, и кантины - с алкоголем и трезвые. Рекруты прибывают во всякое время суток, их нужно кормить; ночные караулы и часовые хотят покушать горячего в самые глухие часы, и большие палаточные кантины стали средоточием здешнего мира, где жарко обсуждают еду - первую потребность тяжко трудящегося мужчины. Лагеря получают от страны горы продовольствия. И подрядчику, поставщику десяти тысяч ежедневных рационов, приходится - хотя бы через своих помощников - иметь дело с тем же числом здоровых, сильных, основательных людей. Это те самые люди, кого называют "независимыми" - гражданская блажь; они будут чураться этого слова через несколько месяцев и отвратят от него позднейших новобранцев; эти же люди через очень недолгое время прекрасно выучат все приёмы и хитрости, нужные для комфорта в лагерной жизни и быт их встанет на прочное основание. Бывшим штатским поначалу нелегко понять нужду в постоянных, педантических, упорных хлопотах по личному хозяйству, но такая работа жизненно важна при скученном сосредоточении огромного мужского сообщества. В гражданской жизни эти заботы достаются женщинам, а там, где женщин нет, офицеры инспектируют палатки, ноги и прочее с точки зрения женщины-хозяйки – так стали устроены их головы – и их трудами женское начало неизменно прививается сержантам и рядовым. Хороший солдат непременно и несколько схож со старой служанкой. Я сам подслушал разговор рядового с сержантом: речь шла о каком-то небрежно зашвырнутом в угол снаряжении: «Никак невозможно соблюдать должный порядок, когда живёшь на песчаной дюне» - «Знаю, что никак невозможно, но ты должен попытаться, Билли».
И видит Бог, они пытаются изо всех сил – рядовые, сержанты и офицеры; стараются негромко и бесстрастно, по общепринятому обыкновению нашего народа: именно так мы делаем самую тяжёлую работу. Они стоят в Начале; они созидают из хаоса, борются с неприятностями по мере их поступления, они отстали – отстали во всём – и нагоняют за счёт нерассудительного рвения, самопожертвования, здравого смысла и прочих неброских доблестей. Я был с ними в лагере, я вглядывался в их лица; глядел, как двадцать человек, сидя обок, склоняются над тарелками в обеденной палатке – и думал: сколько из них выживут, чтобы понять всё величие, всё значение так славно начатой здесь работы? Но сами они не думают о будущем, ибо живут злобой дня. Они быстро поели и вышли, чтобы вернуться к прерванному делу; я вышел следом, и на обратном пути снова застал их на марше. И то, что я увидел, не было согнанным для изнурительного топтания сборищем бессвязных людских групп - по дороге маршировали батальоны, и никакие синие балахоны не мешали их воинской подлинности – волна за волной, отменные молодцы с сосредоточенными лицами; люди кто никогда не помышляли о войне. Но они пришли, пришли без шума и помпы – граждане северных графств!
II.
Железо становится сталью.
10 декабря 1914.
Thanda lohг garam lohe ko marta hai.
(Холодное железо куёт горячее железо).
Для следующей поездки – так уж сошлись тали – я выбрал Шотландию, мир несуесловных, тонкогубых, востроглазых людей. Мне указывали направления, передавали из одних дружеских рук в другие и вывели в центр иного созидания, в огромный сарай, где шли военные упражнения с малокалиберными винтовками. Одна лишь стрельба с использованием Моррисовой трубки презануднейшее занятие без упражнения с треугольником ошибок на сменных настенных мишенях. Я вспомнил военного полисмена с больной ногой: его простодушные, невинные овечки живо наслаждались и тем и этим. Они глядели поверх мешков с песком с важностью геодезистов у теодолита, а инструктора бросались в их сторону наставлениями, словно камнями из пращи.
- Солдат, видишь ошибку? Подойди, парень, я растолкую тебе. – Учитель и ученик насупливались друг на друга, словно теологи за жарким спором; истинно шотландская манера учить и научаться.
Из-за мешков вставало отделение за отделением; люди подходили к своим неумолимо серьёзным инструкторам, принимали миниатюрные карточки-мишени и шептались нам ними, по пяти сомкнутых голов у оконного проёма.
- Вот опять, вот здесь я снова поспешил - Боюсь, не очень-то внимательно глядел я на мушку.
Никаких упований, никакого удовлетворения. Одно лишь кальвинистское недовольство собою.
Эти низкорослые люди немного уступают сельским северянам в ходьбе по дорогам, но если говорить об объёме грудной клетки, обхвате предплечья, бицепса, о крепости шей, они хороши, они отменно сложены; они успели овладеть приёмами штыкового боя на отделенных занятиях, держат равновесие, исполняют уколы и отбивы. Когда стало смеркаться, я заметил, как светятся их глаза, прикованные к наставникам, и вспомнил, что каждом, самом благонамеренном шотландце, непременно есть толика дикаря - так волк навсегда останется в любой собаке.
- Но что с преступностью? - настаивал я.
Преступности нет. Они пришли сюда не за глупостями. Изредка некоторые мятущиеся души, ошибившись в выборе, пытаются вернуться в гражданское состояние путём позорного увольнения с лишением прав и "забавляются", громоздя проступок на проступок. Такие люди решительно ни к чему Новой Армии, и им уделяется внимание того рода, что может быть подано как "поворот к армейской демократии" - на деле, издавна известный негласный солдатский суд. Но страдания глупцов затягиваются ненадолго. Ни у кого нет времени на такие развлечения. Их отправляют прочь, куда следует.
Был - но почему был? - человек, кто захотел служить в определённом батальоне. Он пришёл вербоваться, поскандалил с местным врачом и стал зачислен в часть - лишь для того, чтобы вскоре отчалить домой по причине варикозных вен. Тогда он снова пошёл к покладистому доктору, и повторил процедуру - с тем же исходом. Теперь здесь ждут третьей его инкарнации, и обе стороны исполнены равной решительности. А вот история другого шотландца: этот завербовался, прослужил какое-то время и ушёл - просто ушёл, как уходят с шахты или фабрики. Затем от него, при каких-то житейских обстоятельствах, потребовали объяснений, так что беглец написал на домашний адрес прежнего командира, испрашивая рекомендаций, и офицер, в бесконечной доброте своей ответил: "Советую тебе вернуться в часть". Тот так и сделал; никто не сказал и слова. Его наказание, разумеется, впереди - оно неотвратимо придёт с осознанием содеянного. И если человек этот не погибнет из-за презрения к самому себе (он отличается изрядным самомнением) то, непременно, продвинется по службе и станет первоклассным сержантом.
Иллюстрация.
Мне посчастливилось встретить батальонного сержанта – воплощённый идеал батальонного сержанта. Жизнь улыбнулась ему после трёх месяцев тяжёлого труда: он только что и доподлинно узнал, что килты для батальона подвезут через несколько дней. От килтов мы, совершенно естественным образом, перешли к волынкам.
У батальона есть собственные волынки - отличный набор. Как мы получили их? Что-ж, прежде всего от Герцога. Начали с него. Потом, есть шотландские лорды, покровители полка. Батальон опекают леди из некоторых кланов. Отсюда и волынки. Что может быть проще и логичнее? А когда доставят килты, солдаты станут другими людьми. – Вам достались хорошие парни? – спросил я. – Да. Отменные. Оно и понятно, откуда здесь дурные примеры? – сказал он.
- Старослужащие – неуверенно предположил я. – Давние отставники, вернувшиеся в часть.
- А, здесь были несколько таких, поначалу; но ушли: оказались нужнее в батальонах Особого резерва. Наши мальчики отличные мальчики, но, вы поймёте, – за ними нужен присмотр – небольшой присмотр.
Тут подошёл субалтерн с ворохом служебных бумаг; он, явно, нашёл опору в батальонном сержанте и приходил к тому при всяком должном случае: за объяснениями, разъяснениями, за поддержкой.
- А привычка к службе вернулась? – спросил я: сержант возвратился в армию после долгих лет приятной гражданской работы.
- Да. Вернулась. Совершенно вернулась – и он стал заполнять треплемые ветром формуляры, списки, записки с уверенностью гольфиста на прекрасно знакомом поле.
Отделения занимались штыковой практикой на плацу (они любят штыковой бой, в особенности насмотревшись картинок в ежедневных газетах). Свежее пополнение знакомилось с винтовками. Прочие готовились к вечернему смотру. Все были в хаки, так что я сумел увидеть, насколько они прибавили за прошедшие десять недель. От такого результата мог бы возгордиться и смиреннейший, но в Новой Армии не потворствуют бесполезным эмоциям. Офицеры и инструктора работают здесь с хладнокровной, настойчивой вежливостью - работают над телами и душами; и солдаты со взаимностью принимают - нет, впитывают - работу наставников телами, душами, разумом. Я разглядел в этом особый, отличительный признак, тавро Новой Армии.
Что делает армия и о чём она думает.
Они пришли сюда по веской причине. Настолько веской, что безропотно спят в неимоверной тесноте на полу барака, или набившись в палатку как сельди в бочку; а если крыша течёт - поют гимны или другое. Полдня или всю ночь - как станет приказано - они маршируют и копают; они мирятся - за исключением питания - со снабжением из доставшихся им остатков; они устроили организованную и добрососедскую жизнь в крохотных палатках на пространстве в несколько акров грязи; их оттачивают для дела, им дают дисциплинарную закалку в таких условиях, где опустился бы чемпион футбола, где затосковал бы и фокстерьер. На них экономят работу и материал - и они не просят ничего взамен. И оказавшись там, где они есть, они непритворно и всецело наслаждаются делом; они стремятся делать больше прежнего.
И они размышляют. Они размышляют о подлости - о позоре некоторых молодых людей, кого не заинтересовало правительственное пособие оставленным дома семьям; кто, судя по всему, слишком застенчивы, чтобы прийти сюда и разделить здешнюю жизнь. Они поимённо обсуждают этих молодых людей вкупе с их подружками, выдумывая каждому такому персональное и жестокое наказание. Ещё они говорят о собственных стариках, о том, как в прежней жизни те отговаривали их от греха солдатчины. Они, живущие честно и просто, давшие тройную присягу Послушания, Умеренности и Бедности, вспоминают - не без зависти - о жизни, что ведут прекрасно устроенные моралисты в безопасных и чистых городах, где нет пикетов на улицах и патрулей у ворот; и в них поднимается злоба - зачем платить хорошими жизнями за комфорт всяких говорунов, за жирные прибыли некоторых в окончательном балансе? Они, люди в голубых балахонах, тяжело глядят на молодых людей в белых сорочках и котелках, а те, к слову, лишь недавно и ещё не вполне выучились опускать глаза под таким взыскующим взором. В вагонах третьего класса толкуют о том, что было бы совсем неплохо спросить объяснений у таких штатских франтиков, а получив объяснения, указать, в чём и насколько они неубедительны. И вот они приезжают домой на побывку; тогда сын-разиня местного лавочника и перспективный племянник крупного банкира и хитрый молчун - сын возчика получают напутствия и побуждения к должному исполнению национального долга. Старики и офицеры скажут вам, что если поднять величину денежного содержания, армия получит всякого, кого пожелает. Но молодые солдаты Новой Армии не заботятся о содержании, и, в сущности, плюют на содержание!
Это пропасть, зияющая пропасть между записавшимися и не записавшимися; и мы измерим глубину этой пропасти лишь тогда, когда всё закончится. Но умные юноши сделают свой прыжок теперь, чтобы приземлиться на безопасной стороне, среди вооружённых и обученных людей.